— Боги, — простонала Эллоа, — тебе кто-нибудь говорил, что ты зануда?
— И не раз, — улыбнулся Дэш.
— Просто ответь, пойдёшь за ней, если вдруг? Хотя бы сам себе ответь…
И он ответил — быстро, без раздумий, вслух:
— Да.
Эллоа покачала головой:
— Значит, только мне не повезло.
— Или он не был твоим сердцем.
— Если бы… — Она зябко поёжилась и огляделась. — У Сестёр ужасное чувство юмора. Знаешь, сколько домов в Ветерках? Более четырёх тысяч. Такая себе деревенька… И она всё растёт, растёт. Сюда попадают самые талантливые, самые нужные. Скоро мы боками упрёмся в лес и горы, а мордой в морской берег. И что же? Из всех четырёх с лишним тысяч знающий постучался именно в мою дверь. Именно мне велел спасать парочку падших, один из которых свободный эверт, а вторая — элорг… Откровенная насмешка. И я не удивлюсь, если ты даже окажешься знаком с тем, кто предпочёл мне землю.
— Как его…
— Нет! — ужаснулась Эллоа. — Об этом я с тобой говорить не буду, и так уже разболталась. Ступай. Знающий ждёт. После нашего дома повернёте направо и шагайте до упора. Там на пригорке дом с красной дверью.
— Спасибо.
— Было бы за что… И поторопись. Через двадцать минут окончательно стемнеет и зажгутся марны. Сумеешь поразить свою Киру — в её Верховье такого точно нет. — Развернувшись, Эллоа поплыла к дому и уже у самой двери пробормотала: — Если она, конечно, и правда оттуда…
«Не оттуда», — подумал Дэш.
Он назвал Верховье, потому что оно находится на другом конце Лорнии и первым пришло в голову, а в мире Киры по небу летают железные птицы, и звери не способны на мыслесвязь.
Он спрашивал, она отвечала.
Вот о марнах не спросил. Но вряд ли при таких различиях возможны такие совпадения.
А даже если и возможны, ну и что. Дэшшил и сам бы не отказался посмотреть на марн. Говорят, нет ничего прекраснее…
Скрипка была легче, чем она запомнила.
И чуть длиннее.
Хотя по форме — один в один, только более… изящная, что ли.
Разве так бывает?
Смычок… Что у них вместо конского волоса? На вид и на ощупь так и не отличишь, но коней-то тут точно нет. Или в Лорнии есть?
Эфы, будто лихо закрученные, но поникшие усы киношного дворецкого; деревянные колки, жёсткий подбородник и искусный завиток — резная голова какого-то невиданного зверя.
Каждый изгиб, каждый уголок — воплощение любви к инструменту.
И играли на нём наверняка тоже с любовью.
А Кира вдруг поняла, что даже не помнит, где в последний раз оставила свой. Кажется, на диване. Или на столе.
Зато помнит, что день тогда выдался жарким. Удушающим. И волосы завивались от духоты и влажности, и на белой блузке расплывались пятна пота, и тушь потекла. Помнит, как вернулась домой в отвратительном настроении, как сбросила звонок матери, зная, что та наверняка будет жаловаться на погоду и давление, и как мечтала о море, пляже и чтобы Инна сломала руку и навсегда забыла про инструмент. Зараза уже третью репетицию своей фальшью срывала, а уйти её никогда бы не попросили — связи. Кире и так было обидно просиживать в задних рядах, а рядом с такой бездарью и подавно…
Да, точно, скрипку она бросила на диван. И блузку менять не стала. Обошла всю квартиру, не разуваясь и злобно пыхтя, а потом вылетела прочь без конкретной цели.
И через двадцать минут очутилась здесь. В теле, для которого что скрипка, что табуретка.
С тех пор думать о музыке не было ни времени, ни желания. Что толку бередить душу, расшатывать нервы…
Дэшшил вошёл без стука. Замер в проёме, оглядел комнату, задержался на скрипке в руках Киры и тут же уставился ей в лицо.
Но заговорил отчего-то о другом:
— Здорово у тебя тут. А я днём очнулся в кровати одного из пацанов. Думал, так и останусь сгорбленным, как карша болотная.
— Кто?
— Карша. Птица такая. Одноногая, перекошенная, несуразная…
— А.
— Это?..
— Да, скрипка. Одного из братьев Эллоа.
— Красивая. Нам на…
— Я ведь ненавидела её всю жизнь, понимаешь? — Кира резко вскинула голову и устремила на Дэша воспалённые глаза.
Выговориться. Срочно.
Как-нибудь. Кому-нибудь. Благо проблемы с речью позади. Как-то незаметно, естественно. И внутри этот поток уже не удержать.
— И не выбирала. Просто так получилось. Отдали в школу, слух оказался идеальный. А потом пили-пили-пили семь лет, пока остальные гуляют. И ещё несколько лет, потому что бабушка плачет при звуках скрипки и считает тебя чуть ли не Паганини. Но вот только ты — не он. И не Ойстрах, и даже не пресловутая Ванесса Мэй…