— Думаю, лучше не стоит. Она сейчас сильно расстроена.
Пастор понимающе кивнул.
— Видишь ли, сынок, — сказал он, поворачиваясь к Андреасу, — сегодня к Еве заходила поговорить мама Линди. Думаю, для обеих этот разговор выдался тяжелым.
Разочарованный парень робко сказал, что, возможно, его поддержка поможет Еве. Пастор задумался.
— Ну ладно, заходи, — сказал он после небольшого раздумья. — Полагаю, лучше всего спросить у нее самой.
Войдя в дом, Андреас направился в гостиную. Обстановка комнаты, хотя и была скромной, создавала ощущение уюта. Кроме мягкого кресла и дивана, в ней находился только небольшой письменный стол с двумя настольными лампами под абажуром и тумбочка с граммофоном. Стены с выцветшими обоями украшали несколько акварелей, изображающих живописные пейзажи и замки на берегу Рейна. Над граммофоном висела вышитая на ткани молитва «Отче наш».
Подняв с пластинки иглу, пастор, выглянув в холл, крикнул жене, которая в этот момент резала на кухне лук:
— Герда, скажи Еве, что к ней пришел Андреас! Мы будем в кабинете.
— Но…
— Пожалуйста, Герда… — хотя Пауль Фольк никогда не повышал голос, спорить с ним было бесполезно.
Герда, раздраженно бросив нож на разделочную доску, вытерла руки о передник.
— Ну, как знаешь.
Пригласив гостя пройти за ним в кабинет, пастор начал подниматься по лестнице, ведущей прямо из гостиной на второй этаж. Андреас последовал за ним. Оказавшись в узком коридоре, он прошел мимо гравюры, изображающей Мартина Лютера, и оказался в пасторском кабинете, окна которого выходили на церковное здание и расположенный рядом сад. Комната была в идеальном порядке, если не считать газет, сваленных в кучу в углу возле стола. В воздухе витал запах табачного дыма и бензина (прямо под кабинетом находился гараж). Полки, стоящие вдоль одной из стен комнаты, были плотно заставлены книгами. Пробежав глазами по корешкам, Андреас заметил имена Шиллера, Гёте, Ницше, Лютера, Кальвина, Фрейда и Дарвина. На противоположной стене висела гравюра американского художника Эдварда Хикса под названием «Царство мира». Андреас остановился у картины, рассматривая ее.
— Нравится? — спросил пастор.
— Ага, — кивнул Андреас. — Но гравюра моего отца мне больше нравится.
Фольк понимающе кивнул.
— Да, я видел ее… Очень оригинальная.
Андреас сел на резное деревянное кресло, стоящее возле письменного стола.
— Ева тяжело все это переживает, — сказал пастор.
— Я понимаю.
Фольк неспешно затянулся трубкой.
— Она проплакала почти всю неделю. Как выразилась Ева, У нее как будто вырвали часть души, и она права.
Андреас промолчал, ожидая, что пастор скажет дальше.
— Она теперь чувствует себя другим человеком, — продолжил Фольк. — Знаешь, все это очень непросто.
Андреас кивнул.
— Красивые цветы, — сказал пастор, глубоко вздохнув.
— Да, мне тоже нравятся.
— Я тебя давненько не видел в церкви, — продолжил Фольк, пыхтя трубкой. — Смотрю, ты вырос и возмужал. Знаешь, ты все больше становишься похожим на своего покойного отца. Даже характером. Он же был художником?
— Да.
— Профессор Кайзер говорит, что ты много чего унаследовал от своего отца, включая интеллект и трудолюбие, а эти черты многого стоят.
Андреас смущенно поерзал в своем кресле. Пастор пристально посмотрел на него.
— Впрочем, с твоим братом Вольфом вы совсем не похожи.
— Сводным братом, — уточнил Андреас, вскрыв растущую между ним и Вольфом пропасть. Они оба родились в апреле с разницей в год, однако их мало что объединяло, кроме общей матери, которая вышла замуж за отца Андреаса незадолго до того, как тот в 1914 году погиб в первом своем сражении. После гибели первого мужа она тут же вышла за другого солдата: профессора истории по имени Эрнст Кайзер, ставшего отцом Вольфа. Через несколько лет фрау Кайзер умерла от туберкулеза.
— Да, ты прав: сводным братом, — исправился пастор. — Он очень… м-м-м… энергичный парень, — духовное состояние Вольфа беспокоило преподобного Фолька.
— Как вы думаете, французы накажут нашу деревню? — спросил Андреас.
— Кто знает… Будем надеяться, они удовлетворятся смертью Макса Краузе. Кстати, как там Бибер? Ты его видел? Андреас кивнул.
— Да. Доктор Кребель говорит, что пуля кость не задела. Бибер скоро поправится, но пока на люди он не показывается, чтобы полиция не заподозрила его в участии в бойне.
— Это правильно, — пастор побарабанил пальцами по столешнице. — Они убили четверых французов.
— И поделом, — мягкий взгляд Андреаса вдруг сразу стал холодным.