Пауль услышал, как жена и дочь на кухне тихо охнули. Во рту у него пересохло. Его руки била дрожь. Пауль знал, что гестаповец не блефует. Прямо в этот момент в камере Бухенвальда находился один из его друзей: преподобный Шнайдер из соседней деревни Дикенсхид. Пауль также знал об аресте известного берлинского пастора Мартина Нимёллера и еще — восьми сотен священнослужителей. И хотя большинство из них вскоре выпустили на свободу невредимыми, некоторые погибли в тюрьме при загадочных обстоятельствах. По слухам, — от пыток.
Кроме того, Паулю было хорошо известно, что подавляющее большинство из восемнадцати тысяч протестантских церквей Германии поддерживало нацистский режим.
К «Исповедующей Церкви» когда-то примыкало менее трети пасторов, и лишь единицы из них решились по-настоящему бросить вызов идеологии национал-социалистов. Даже Папа Римский позволил католическим епископам присягать на верность Фюреру.
Пауль посмотрел на Шиллера. Может, он действительно принимает все это слишком близко к сердцу?
— Меня смущает только то, что я должен присягнуть не государству и даже не посту канцлера, а человеку, провозглашающему себя государством.
— Послушайте, Фольк, я уже теряю терпение, — сказал Шиллер. — В нашей ситуации Фюреру было просто необходимо стать олицетворением государства и самого народа. Я скажу даже больше: Гитлер — это Германия!
Пауль судорожно сглотнул.
— Вы должны понять, что я — не демократ. Подобно Лютеру, я не имею ничего против сильного лидера… Но Лютер также сказал, что ни один человек не может быть абсолютом… Ни Папа Римский, ни канцлер…
Шиллер побагровел, но Клемпнер, дав ему знак успокоиться, кивнул гестаповцам, чтобы они следовали за ним. Выйдя в гостиную, они начали о чем-то напряженно перешептываться. Наконец, после нескольких минут тихих споров, Клемпнер в сопровождении гестаповцев вернулся в столовую.
— Господин пастор, давайте мы просто успокоимся. Вы действительно раздуваете из мухи слона. Вы слышали текст присяги?
— Да.
— Вы уверены? — Клемпнер медленно повторил слова клятвы. — Скажите, неужели они настолько страшные? Вам не кажется, что вы видите бесов там, где их и в помине нет?
— Знаете, господин пастор, слушая вас, я вот о чем подумал, — вмешался в разговор Шиллер. — Если вы не являетесь преданным сыном родины, то что мы можем подумать о вашей общине? В конце концов, ваше слово авторитетно для них. Мне было бы очень неприятно видеть, как их лишают ссуд на свадьбу и пособий по уходу за ребенком. Думаю, нам следовало бы допросить ваших дьяконов…
Пауль оказался загнанным в угол. Нервно теребя в руках свою трубку, он посмотрел в сторону кухни. Встретившись взглядом с испуганно выглядывающей из-за угла Евой, пастор глубоко вздохнул.
— Возможно, я действительно… слишком придираюсь к мелочам.
— В таком случае давайте раз и навсегда закроем этот вопрос, — сказал Клемпнер, быстро поворачиваясь к Шиллеру. — У вас есть флаг?
Выйдя в прихожую, Шиллер достал из глубокого кармана своего кожаного плаща маленький нацистский флаг на тонком деревянном древке. Вернувшись в столовую, он протянул знамя к нервно ерзающему на своем стуле Паулю.
Клемпнер кивком головы пригласил Герду и Еву присоединиться к ним. Пауль медленно встал.
— А теперь, господин пастор, возьмитесь левой рукой за край флага, а правую поднимите вверх.
Пауль колебался, все еще не решаясь на такое бесчестие. В который раз он чувствовал себя жалким, никчемным трусом.
— Ну же!
Пауль, медленно протянув вперед левую руку, слегка ухватился за конец флага. Это прикосновение вызывало у него тошноту. Его вновь охватило презрение к самому себе. Так же медленно Пауль поднял вверх правую руку.
Клемпнер нетерпеливо кивнул.
— А теперь, господин пастор, повторяйте за мной: «Пред лицом Бога торжественно клянусь быть верным Адольфу Гитлеру, Фюреру немецкого народа и Рейха, и жертвенно служить немецкому народу, как подобает протестантскому пастору».
Эти слова, которые Пауль хрипло выталкивал из себя, отдавали для него вкусом прокисшего молока. Повторив клятву, он отдернул руку от флага и потупился в пол.
— Хайль Гитлер! — широко улыбнулся Шиллер, пожимая Паулю руку. — Итак, дружище, как сказал лютеранский епископ из Вартбурга: «Один Бог, одно послушание вере — да здравствует наш Фюрер!» Зиг хайль!