— Ты совсем раскрылся, — мягко бранил Рольф своего соперника, — цыган на моем месте выпустил бы тебе кишки, вспоров брюхо, как рыбе. Будь осторожен!
— Будь осторожен сам!
Прищурив свои хитро поблескивающие глаза, он начал исподтишка подкарауливать Рольфа, подкрадываться к нему, применяя одну коварную уловку за другой, и уже мало беспокоясь на тот счет, какой урон он нанесет пленнику — слишком велика была испытываемая им жажда реванша. Рольф выверял каждое свое движение; экономя силы, он ушел в глухую защиту, сдержанно и бдительно реагируя на все уловки атамана. И каждый раз он пускался в объяснения просчетов соперника, — заботясь о стиле своей речи. Но на одну ошибку в ведении боя он все-таки не стал обращать внимания атамана — хотя Анджелина сама заметила эту оплошность: Мак-Каллаф имел обычай прежде чем атаковать, бросать пристальный взгляд именно на то место, куда будет направлен его удар, как бы примериваясь к нему.
С каждой неудачей, с каждым новым тщетным усилием в затянувшемся поединке с человеком, только что вставшим после тяжелого ранения, да еще в присутствии женщины, из-за которой и разгорелся конфликт, шотландец терял контроль над собой. Он уже кипел от злости, скрежеща зубами, нож в его потной руке скользил, движения стали беспорядочными. Он потерял голову, в отчаяньи дико размахивая налево и направо ножом, пытаясь заставить замолчать Рольфа, отпускающего по поводу его действий педантично-насмешливые замечания, и бросаясь в безрассудные атаки, чтобы вывести ловкого противника из строя. В ослепляющей ярости он, конечно, и не думал о собственных грубых просчетах и серьезных ошибках. Наконец, разъярившись до предела, Мак-Каллаф сделал мощный выпад, вложив в него всю свою силу. Извергая проклятья из-за того, что он опять промахнулся, атаман сделал шаг назад и резко отвел руку, намереваясь задеть лезвием находящегося там по его расчетам Рольфа. Но его рука опять никого не задела. И тут же Рольф, который оказался за спиной шотландца, схватил его вооруженную руку, вывернул ее и, зацепив правую ногу соперника, сделал подсечку и уложил атамана на пол. Мак-Каллаф взревел, но тут же внезапно умолк, увидев, что Рольф стоит рядом с ним на коленях, направляя острие ножа прямо ему в горло.
Мак-Каллаф не был настолько тупым, чтобы не понять, что от него требуется: он разжал пальцы и, задержав дыхание, выпустил нож, упавший со стуком на пол.
— Вот мы и уладили это дело, — произнес Рольф с легкой улыбкой.
В глазах шотландца забрезжила какая-то здравая мысль.
— Если я закричу, сюда сбегутся двадцать человек, они снимут с тебя шкуру, как с бешеного волка, а остальное бросят собакам.
— Если сюда сбегутся двадцать человек, они увидят твою смерть.
— После смены караула они без моего зова могут заглянуть сюда.
— Сомневаюсь, что они рискнут вторгнуться в комнату, где ты, как они считают, вкушаешь наслаждение, — хлесткие жалящие слова Рольфа свидетельствовали о том, что он не забыл, чего именно добивался поверженный шотландец от Анджелины. — Но даже если они и войдут сюда, даже если схватят меня, тебе от этого все равно не будет никакой пользы. Если ты так настаиваешь, давай поговорим о волках — о волках, которые, когда их вожак падает, набрасываются на него и пожирают с жадностью…
Мак-Каллаф затих.
— Ты прав, черт тебя побери. Если мои люди увидят меня в таком положении, за мою жизнь нельзя будет дать и доллара Доу.
Анджелина слышала, что долларом Доу называли поддельные монеты, сделанные человеком по фамилии Доу. Они были размером с небольшой мексиканский серебряный доллар, но имели более богатую декоративную гравировку и были покрыты сверху тонким слоем серебра. Доллары Доу свободно ходили на Ничейной Земле, но за ее пределами хождения не имели.
— Рад, что ты разделяешь мою точку зрения.
— Я вынужден разделять ее! — взревел Мак-Каллаф, — но даже если я буду свергнут ими, тебе все равно не уйти от них. Мои люди подстрелят тебя прежде, чем ты сделаешь три шага.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом. Так оно и будет — если, конечно, они заметят, как я убегаю. Все, что я требую от тебя, это, чтобы ты дал мне честное слово, не как сегодняшний атаман шайки, а как тот честный человек, которым ты был раньше. Поклянись мне, что ты больше пальцем не тронешь Анджелину.
На лице шотландца отразилась та борьба чувств, которая происходила у него сейчас в душе. Наконец, он произнес:
— И ты… ты примешь мое слово?
— Приму.
— Тогда вот оно тебе слово Мак-Каллафа!
— Но если вы нарушите клятву, — вмешалась Анджелина, — взглядом, словом или действием, я обязательно расскажу вашим людям, как легко справился с вами Рольф.
— И я никогда теперь не получу выкуп за тебя! — воскликнул Мак-Каллаф с откровенным разочарованием и лукавой задней мыслью.
— Что до этого, то я еще посмотрю на твое поведение, — отозвался Рольф.
— Ты крепкий парень, мне еще повезло, что я легко отделался, то есть, если ты меня, конечо, отпустишь целым и невредимым.
Рольф встал и отошел от него, позволяя тем самым Мак-Каллафу подняться на ноги. Атаман шайки подтянул штаны и сделал глубокий шумный вздох, как будто до этого он долго задерживал дыхание. Затем темные глаза Мак-Каллафа недоверчиво вгляделись в лицо Рольфа, как будто атаман ожидал увидеть на нем выражение торжества.
— Желаю спокойной ночи, — произнес Рольф, слегка склонив золотоволосую голову. Шотландец коротко кивнул.
— Я никогда не забуду этого.
— Я не верю.
— Думаю, что если я забуду, ты повторишь свой урок и мне придется вспомнить.
— Ты недооцениваешь меня, — произнес Рольф, — я никогда не теряю попусту время на те действия, которые оказались неэффективными.
— Ну да, — проворчал Мак-Каллаф и направился к двери. Открыв ее, он остановился на пороге и обернулся с обиженным выражением лица, как человек, пригревший на своей груди змею и только что узнавший об этом. Он покачал головой и быстро закрыл дверь за собой.
Анджелина обернулась к Рольфу, нахмурив брови.
— Вам нужно было использовать его как заложника, как прикрытие, чтобы обеспечить свою безопасность во время побега и беспрепятственно миновать посты при выходе из лагеря.
— А где гарантия, что он представляет собой такую уж большую ценность и может служить прикрытием? Постовые вполне могут расценить его смерть, как меньшее зло для себя, чем потеря того богатства, которое они связывают со мной. Более того, я не имею возможности узнать, где сейчас находятся мои люди и не имею возможности предупредить их, чтобы они не возвращались сюда к разъяренным разбойникам, которые захотят выместить на моих друзьях свою злость. Кроме того, какой мне смысл бежать, оставив Клэр здесь, а в такой щекотливой ситуации, я не смогу взять ее с собой, без опасения, что она подведет меня в решающий момент. Наконец, существуете еще и вы, моя милая Анджелина. Подвергать вас риску, увлекая в столь опасное предприятие, этого я не могу себе позволить. Но я не могу также и оставить вас, уйдя один.
— Прошу прощения за то, что я, оказывается, такая обуза для вас! — Анджелина быстро отвернулась от не го, пряча свое смущение и чувствуя, что на ее глазах закипают слезы, которые она не хотела показывать ему.
— Вы неправильно меня поняли.
Звука его спокойного голоса было достаточно, чтобы у Анджелины сразу отлегло от сердца.
— А что здесь понимать?
— То, что вы слишком необходимы мне, поэтому забота о вашей безопасности ничего общего не имеет с обузой и вовсе не в тягость мне.
Затаив дыхание, Анджелина круто повернулась, чтобы взглянуть ему в лицо. Ей так хотелось уяснить смысл сказанных им слов, расшифровать их точно и однозначно, но ее обычные сомнения снова взяли верх над ней, и она сдержала себя. Она вполне готова была признать, что кое-что значила для него; но что его чувство было глубже, чем сексуальное желание, к которому примешивались, возможно, некоторая доля сочувствия и раскаяния, — было сомнительно. Защищаясь от самой себя и от него, она начала говорить резко и язвительно:
— Если вас действительно так заботит благополучие моей персоны, почему вы скрыли от меня такой важный факт, как ваше выздоровление? Почему вы вынуждали меня порхать вокруг вас, нервничать из-за вашего притворного недомогания, бесконечно готовить вам бульоны и жидкие каши, которые, как я теперь думаю, вы тут же выливали в ночной горшок!