Женщины направились к дому, снимая с себя на ходу перчатки и фартуки. В доме они сбросили шляпы и сапоги.
— У меня есть новая песня, — объявила Одрианна. — Я принесла ее с собой, чтобы Селия могла спеть ее вместе со мной.
— А ты уже отдала ее мистеру Троттеру? — спросила Лиззи.
— Не решаюсь этого сделать, — ответила Одрианна. — Полагаю, он захочет опубликовать ее под моим именем, а мне бы этого не хотелось — по-моему, это неразумно, учитывая, что я вышла замуж. К тому же еще жива память о «Моей непостоянной любви». Не хочется мне возвращаться к тому скандалу.
— Возможно, он проиллюстрирует ее еще какой-нибудь гравюркой: например, как ты в постели с лордом Себастьяном занимаешься любовью, — сказала Селия. — Дай-ка мне песню. Я спою ее, и мы представим, какую именно картинку он бы изобразил.
Вынув листок из ридикюля, Одрианна передала его подруге. Подруги расположились в задней гостиной и приготовились слушать, а Селия бегло просматривала ноты и слова.
— Мне кажется, это твоя лучшая песня, — наконец проговорила она. — Думаю, для ее исполнения потребуется много нежности.
— Спасибо тебе, — улыбнулась Одрианна. — Мне тоже показалось, что песня вышла неплохой. Пожалуй, я назову ее «Мое сердце и моя душа».
Лицо Селии обрело серьезное выражение. Подняв листок вверх, она запела.
Одрианна испытывала странные чувства, слушая, как подруга исполняет ее песню. Она была написана на следующий день после встречи с Францем-Домино, когда сердце все еще переполняли всевозможные чувства — болезненные и прекрасные. В мелодии Одрианна нашла утешение, а в слова вложила те интимные переживания, которые подарили ей объятия Себастьяна.
Дафна и Лиззи слушали молча. Чистый, молодой голос Селии усиливал смысл слов песни. Одрианна даже не ждала, что Селии удастся так замечательно ее исполнить.
После того как Селия спела последнюю ноту, в комнате повисло долгое молчание. Наконец Дафна печально улыбнулась.
— Как красиво! — промолвила она. — И очень жаль, что ты не решаешься отдать песню мистеру Троттеру.
Лиззи промокнула глаза носовым платочком.
— Боюсь, что ты потеряла свое сердце, Одрианна, — проговорила она. — Если, конечно, в этой песне поется о твоих собственных чувствах. С другой стороны, все, кто услышит эту песню, будут думать о собственной сладкой сердечной боли. Я уже жалею, что и сама не полюбила кого-нибудь.
Селия долго смотрела на ноты.
— Это неправильно, что твою песню больше никто не услышит, — сказала она. —Она заслуживает большой аудитории.
— Я очень рада, что услышала ее в твоем исполнении, Селия, — заверила подругу Одрианна. — И если только нам четверым довелось услышать ее, меня это устраивает.
— А можно, я оставлю ее у себя и спою еще раз, позднее? — спросила Селия. — И когда тебя не будет рядом, мы будем думать, что ты с нами.
— Эта копия принадлежит тебе, так что можешь делать с ней все, что хочешь. Кто знает, может, как-нибудь вечером я буду напевать песню, а вы и в самом деле будете ее слушать. — Поднявшись, Одрианна по очереди расцеловала подруг. — А теперь мне пора ехать, хотя я бы очень хотела остаться у вас подольше. Леди Уиттонбери устраивает сегодня вечерний прием, и мне понадобится несколько часов, чтобы подготовиться к ее инспекции.
На следующий день после вечернего приема Одрианна зашла к маркизу. Из-за плотного расписания мероприятий сезона она стала реже навещать его, но, когда выдавалось свободное время, она забегала к нему и была вынуждена подробно описывать Моргану вечера и балы.
К удивлению Одрианны, к ним через полчаса присоединился Себастьян. Усевшись рядом с ними в библиотеке Моргана, он слушал, что жена рассказывает его брату.
— Одрианна, ты все так живо описываешь, что мне кажется, будто я тоже там побывал, — заметил маркиз. — Хотел бы я увидеть физиономию Холливелла, когда растопленный воск закапал с канделябра прямо ему на монокль. — Морган так забавно изобразил удивление Холливелла, что все рассмеялись.
— Правда? — спросил Себастьян. — Ты хотел бы его видеть?
Радость Уиттонбери тут же погасла. Братья посмотрели друг на друга с таким видом, что Одрианне показалось, будто она вмешалась в их спор.
— Я спрашиваю потому, что ты противишься каждому намеку на то, что в один прекрасный день ты все это, возможно, увидишь, — объяснил Себастьян. — Доктора говорят, что ты должен попытаться встать, иначе ты можешь не подняться на ноги никогда, но ты отказываешься даже попробовать.
— Если бы я мог встать, я бы это сделал, — отрезал Морган. — А раз не делаю, значит, не могу.
— Нет, так дело не пойдет, — покачал головой Себастьян. — Тебе уже объяснили: если мышцы не напрягать, они не заработают.
— Ты становишься таким же занудой, как наша мать, — огрызнулся Морган. — Я уже сказал ей, чтобы она не навещала меня без приглашения. А тебя мне следовало попросить об этом еще несколько месяцев назад.
— Мне известно, что Кеннингтона и Саймс-Уилверта ты уже изгнал, — заметил Себастьян. — Так что единственный желанный гость в твоих покоях — это моя жена. А поскольку она слишком хороша, ты не можешь вести себя как трус.
Одрианна встала: разговор принимал слишком личный характер. Маркиз начал возражать:
— Нет, пусть он уходит, а ты останься.
— Я никуда не пойду, пока ты не попытаешься встать, — заявил Себастьян.
— Тогда можешь сидеть тут до тех пор, пока не отправишься ко всем чертям!
Себастьян закинул ногу на ногу с таким видом, будто это вполне его устраивало.
— Ты не хочешь попробовать этого ради себя, ради нашей матери и ради меня, — сказал он. — Что ж, хорошо. Но попробуй это ради Одрианны! — Он кивнул на жену. — Если она попросит, ты это сделаешь?
Уиттонбери прожег брата яростным взглядом.
— Попроси его, Одрианна!
Уиттонбери с горечью усмехнулся.
— Мерзавец! — бросил он.
— Попроси его, я тебе приказываю!
Одрианне это было не по нраву: несправедливо пользоваться ее дружескими отношениями с Морганом для таких целей. И еще ей было наплевать на некоторые недоговоренности в их разговоре, которых она вообще не понимала.
— Почему бы вам не попробовать? — спокойно спросила она. — Как будет замечательно, если в один прекрасный день вы сможете выйти из этой комнаты! И я очень беспокоюсь за вас. Вдруг возникнет пожар… Если у вас не получится, то хуже уже не будет, но если вы попытаетесь, все может измениться к лучшему.
Морган ничего не сказал в ответ. Но Одрианна была уверена в том, что он не сердится на нее — весь его гнев был направлен на Себастьяна.
Он уперся руками в подлокотники и приподнял туловище на несколько дюймов. Но потом его руки не выдержали, и он снова упал в кресло.
Себастьян подошел к брату, наклонился, взял Моргана под мышки и поднял его так, чтобы ступнями он коснулся пола. Все произошло так быстро, что Одрианна оторопела.
Себастьян отошел, оставив брата без поддержки. Рот маркиза изумленно открылся, однако через мгновение Морган снова рухнул в кресло.
— Ты сошел с ума? — закричал он.
— Ноги держат тебя, черт побери! Да, ты стоял всего мгновение, но ведь стоял же! И больше не говори мне, что твои мускулы взбунтовались и отказались тебе служить!
Закрыв глаза, маркиз постарался взять себя в руки. Ярость уже не искажала его лицо.
— Тебе не следовало делать это на глазах у Одрианны, — промолвил он.
— Мне был необходим свидетель, к которому ты относишься с симпатией, — сказал Себастьян. — Теперь спроси ее: держали тебя ноги или нет?
Морган ничего не стал спрашивать. Одрианна понимала, что ее муж прав, а его брат противится делать необходимое, чтобы вернуть себе полноценную жизнь.
Подойдя к Моргану, она поцеловала его в щеку. Его глаза были по-прежнему закрыты, словно он был где-то далеко от них и от правды.
— А теперь я пойду, — промолвила Одрианна. — Но я буду часто заходить и рассказывать вам о балах и приемах, если вы не будете возражать, — сказала она. — Однако признаюсь, с большим удовольствием я бы как-нибудь станцевала с вами на балу.