— Вы разденетесь, милорд? — К удивлению Оливии, ее голос прозвучал возбуждающе хрипло без всякого притворства.
Эрит беззвучно рассмеялся, целуя ее в шею. Легкие прикосновения его губ приятно щекотали кожу, как трепещущие крылья бабочки.
— Я собираюсь вызвать в вас неистовое, безумное вожделение.
— И самому остаться равнодушным?
— Надеюсь сохранить хотя бы крупицу рассудка. Одежда должна помочь.
Он прижался бедрами к ее обнаженным ягодицам. Даже сквозь одежду его восставшая плоть пылала жаром. С тихим стоном он сдавил зубами плечо Оливии. Она вздрогнула, хотя и не почувствовала боли. Зубы Эрита были крупными и сильными, как и все в нем. В этом легком укусе было что-то глубоко нежное. Так кусает кобылу охваченный страстью жеребец. Удивительное сочетание силы и чувственности.
Оливия повернулась, чтобы увидеть лицо графа. Глаза его сверкали, а на выступающих скулах горел лихорадочный румянец. Но руки его покорно разжались, позволив Оливии слегка отступить. Крохотное расстояние, разделявшее их, наполняли волны жара и мускусного аромата мужского желания.
Прежде чем заговорить, Оливия сделала глубокий вдох; легкие ее наполнил этот терпкий запах, густой, как табачный дым. Приятный запах. Оливия впервые призналась себе в этом. Свежий аромат мужественности, лишенный резкого, приторного духа парфюмерии, которой пользуются многие мужчины. Оливия снова вдохнула запах Эрита, на этот раз исключительно ради удовольствия.
Было немного странно стоять обнаженной перед мужчиной, одетым в вечерний костюм. «Интересно, какую жизнь он ведет за стенами этого дома?» — на мгновение подумалось ей. Должно быть, туже, что и остальные светские щеголи: пьет, играет и волочится за женщинами. Но внутреннее чутье, твердившее, что Эрит вовсе не тот распутный повеса, каким хочет казаться, шепнуло ей, что нынче ночью граф не пытался овладеть женщиной. Как и накануне.
— Ничего не выйдет, — тихо проговорила Оливия. — Во мне есть… какой-то изъян. — Ей невыносимо было думать, что все усилия Эрита пробудить в ней ответное желание окажутся напрасными. Оливия взволнованно облизнула губы. Ей никогда еще не приходилось говорить с любовником о своей уязвимости. — Вы славный человек.
Эрит насмешливо фыркнул.
— Большинство с вами не согласится. — Его пальцы скользнули по плечам Оливии к запястьям и ласково сжали ее ладони.
Оливия недоверчиво насторожилась: хрупкое понимание, возникшее между нею и Эритом, смущало ее и тревожило. Голос ее прозвучал неожиданно резко:
— Будет намного лучше, если вы просто завалите меня на спину и овладеете мной. Я же вижу, как вам не терпится.
— Ожидание лишь усиливает удовольствие. — Эрит прижал ее руку к своему паху. Оливия ощутила сквозь ткань брюк его восставшую плоть, твердую как сталь. Живую. Распаленную. Полную желания. Пульсирующую под ласкающими движениями пальцев. Эрит закрыл глаза и вытянулся, отдавая себя во власть этих прикосновений. — Боже, Оливия, — простонал он. — Перед вами не устоял бы и святой.
— Подозреваю, что вы не святой. — Ее рука прижалась теснее. Оливия представила, как ее губы снова обхватывают жезл Эрита. Прошлой ночью ощущение власти над этим сильным зрелым мужчиной доставило ей особое удовольствие. Оливии захотелось пережить его снова. Впервые в жизни она подошла так близко к наслаждению, которое дарует акт любви.
Минувшей ночью, утвердив свою власть над Эритом, Оливия оборвала нити нежной близости, которыми он медленно оплетал ее. Нежная близость не для таких женщин, как она.
— Ложитесь, милорд, — проговорила она шепотом, покорившим немало мужчин.
Эрит шумно перевел дыхание.
— Я не бессловесное животное.
Оливия провела ногтями по груди Эрита, соски его мгновенно затвердели под рубашкой.
— Вы воск в моих руках.
— Прекратите, — проревел Эрит, послушно пятясь к кровати, уступая натиску Оливии.
— Но это правда. — Она уперлась ладонями ему в грудь. Один слабый толчок, и Эрит повалился на матрас. — Вы великолепны. Не могу передать, что я почувствовала, когда обхватила вас губами прошлой ночью. Помните?
— Помню, — прохрипел Эрит.
— Я могу сделать это снова. — Оливия облизнула губы, глядя на мужчину, распластавшегося на простынях.
— Я знаю, что можете. — В голосе графа слышалось сожаление, не гнев. — Но что это докажет?