Интересно, что она запоет, когда, вернувшись из своего любовного гнездышка, обнаружит, что ее выставили из дома на Йорк-стрит?
Эрит тихонько выругался, прищелкнул языком, погоняя лошадь, и углубился в лес вслед за каретой.
Прячась в тени деревьев, граф наблюдал за невзрачным каменным домом, куда около часа назад вошла Оливия. Томительное ожидание почти погасило его гнев. Почти.
День выдался знойный, Эрита мучили жара и голод. Он собирался разделить завтрак с Оливией в очаровательной маленькой гостиной на Йорк-стрит, а вместо этого ему пришлось проделать огромный путь, довольствуясь лишь водой из фляги. Зато пыли он наглотался предостаточно.
Когда экипаж Оливии остановился возле дома, граф угрюмо застыл, чувствуя, как дрожит каждый мускул, а в груди, будто смертоносная кобра, сворачивается кольцами ярость. Он готовился столкнуться лицом к лицу с соперником, но из дома навстречу Оливии вышла женщина лет сорока пяти, а вслед за ней мужчина лет на десять постарше. Послышались радостные возгласы, смех, женщины обнялись. Самое удивительное, что мужчина, по-видимому, был священником. Эрит запоздало заметил церковный шпиль, возвышавшийся над деревьями чуть поодаль.
Все трое скрылись в доме. Поняв, что вел себя как последний болван, Эрит в досаде закусил губу, и все же упрямо решил ждать, хотя возле дома священника не было видно ни души.
Его лошадь стояла, устало, повесив голову, да и Эрит чувствовал себя не лучше, когда дверь домика, наконец, отворилась. Граф тотчас насторожился и замер, точно гончая, почуявшая лисицу. Двинувшись вперед, он слишком резко натянул зажатые в кулаке поводья. Лошадь возмущенно фыркнула, но двое молодых людей, вышедших из дома священника, были так увлечены беседой, что ничего не услышали.
Рядом с Оливией шел высокий черноволосый юноша. Эрит не мог разглядеть лицо негодяя, но молодчик был одет не как слуга, и, судя по тому, как легко и непринужденно держался он со своей спутницей, этих двоих связывали близкие отношения. Взяв мерзавца под руку, Оливия весело рассмеялась. Скрытый в тени деревьев, Эрит пришел в бешенство, услышав этот очаровательный вероломный смех.
Оливия держала в руках чертовски замысловатую шляпку, которую надела, покидая город. В ее движениях чувствовалась полнейшая свобода и безмятежность. Даже походка ее изменилась. В Лондоне она ступала уверенно, горделиво покачивая бедрами, как будто знала, что взгляды всех мужчин прикованы к ней. Разумеется, так оно и было, у чертовой ведьмы были все основания заноситься.
Здесь же она шла вольной походкой сельской жительницы. Эрит всегда думал, что Оливия выросла в лондонских трущобах и приобрела светский лоск, поднявшись с самого дна. Теперь ему пришло в голову, что она, возможно, провела детство в деревне. Оливия не первая деревенская девушка, подхваченная водоворотом большого города с его губительными страстями и пороками. И все же она мало походила на глупенькую коровницу или на наивную крестьяночку.
А впрочем, какая разница, откуда она родом? Важно, что она лгала ему, и Эрит не собирался спускать ей это с рук.
Нет, он не позволит выставить себя шутом.
Оливия и ее спутник обогнули дом священника.
Не заботясь о том, что случится, если любовники его заметят (Эрит не сомневался, что проклятый юнец — дружок Оливии), граф продолжил преследование, ведя за собой лошадь.
Мерзкий молокосос был заметно младше своей любовницы. «Дьяволица предпочитает лакомиться свежатинкой, — злобно прошипел про себя Эрит. — Должно быть, ей нравится мясо помоложе, покровители слишком стары для нее».
Эрит скрипнул зубами, провожая безумным взглядом высокого мальчишку в скромном черном сюртуке. Чем она занимается с этим чертовым поганцем? Ей нужен настоящий мужчина, а не щенок. Такой женщине, как Оливия, не пристало связываться с мальчишкой.
Он мог бы свалить наглого юнца одним ударом. При мысли об этом рука Эрита сама собой сжалась в кулак. Но ударить Оливию он не смог бы, да и не желал. Он хотел бы повалить ее на землю, задрать элегантные юбки и показать, чего она лишилась, сбежав от него.
У Эрита вырвалось глухое рычание: он увидел, как Оливия с улыбкой поцеловала мальчика в щеку. Он бросил бы к ее ногам все рубины Бирмы за одну десятую той искренней нежности, которую она испытывала к чертову молокососу. Чтоб она сдохла, мерзкая ведьма! За то, что предала его. За то, что заставила страдать.