Глава 16
Эрит натянул поводья, остановив коня возле дубовой рощи в Гайд-парке, и подождал, когда Рома его нагонит. Дочь отстала на несколько сотен ярдов; неуклюже трясясь в седле, словно мешок с картошкой, она лишь испытывала терпение своей лошади. Рядом с ней покорно трусил грум со стоическим выражением на лице: подобные сцены бедняга видел и раньше.
Дочери Эрита явно не передалось умение родителей легко и уверенно держаться в седле. Как ни странно, граф об этом понятия не имел. В сущности, он почти не знал свою дочь. Цель, которую он поставил перед собой, покидая Вену, оказалась не из легких. При мысли об этом Эрит удрученно вздохнул.
Вернувшись в Лондон, Эрит получил хороший урок. Эрит воображал, что стоит ему проявить малейший интерес к детям, как те бросятся в его объятия, обливаясь слезами благодарности. К тому же он не сомневался, что любая женщина, какую бы он ни выбрал себе в любовницы, станет для него, как всегда, легкой добычей.
Но в обоих случаях, как ни смешно, его мечты оказались бесконечно далеки от реальности.
Эрит покинул Оливию почти на рассвете. Он больше не стал добиваться близости с куртизанкой, хотя и сгорал от желания: еще одной бесплодной попытки он бы не вынес.
Бесплодной? Нет, только не в главном.
На заре Эрит вышел из дома на Йорк-стрит, освободившись от медленного яда, шестнадцать лет отравлявшего ему жизнь. Графу было, за что благодарить Оливию. Впервые увидев ее, он решил, что это исключительная женщина. Но тогда Эрит даже не представлял себе, несколько она необыкновенная. Конечно, он все еще тосковал по Джоанне. Он всегда будет горевать о ней, оплакивая трагическую утрату. Всегда будет сожалеть, что последние слова были сказаны ими в гневе, сокрушаться, что ему не удалось спасти жизнь жене.
Беда в том, что с годами тот горестный вечер вобрал в себя всю его память о Джоанне. Лишь нынче утром, покидая дом Оливии, Эрит почувствовал, как стремительный, бурливый поток воспоминаний очистил его душу от застарелой боли и ненависти к себе.
Он вспомнил счастливые дни ухаживания за женой, волнующие первые объятия, радость рождения детей. Дни веселья и смеха. Вечера, проведенные за танцами, ночи, полные почти невинного блаженства.
В его памяти ожили события прошлого, забытые или вытесненные жгучим чувством вины. Он припомнил, что Джоанна была немного упряма и своевольна, любила настоять на своем. Временами он даже досадовал, что она не сразу ухватывает соль шутки и видит лишь то, что лежит на поверхности.
Но в то невыразимо прекрасное мгновение, когда Оливия обняла его, Эрит почувствовал присутствие рядом милой Джоанны. Ее призрак явился не для того, чтобы мстить или обвинять. Напротив, она излучала любовь и прощение. Эрит знал: теперь она его не покинет.
Ощущая в душе невероятную легкость, он пригласил Рому на верховую прогулку. Дочь, как обычно, завтракала вместе с ним в угрюмом молчании. Приглашение не вызвало у нее воодушевления. Впрочем, она никогда не проявляла особого интереса к тому, что исходило от отца. Когда Эрит вернулся домой из Вены, дочь встретила его с откровенной враждебностью, и с тех пор ее отношение к отцу не стало теплее. До этого дня Эрит молча мирился с ее неприязнью, его терзало чувство вины. Но теперь он больше не мог бездействовать.
Он явился в Лондон, чтобы примириться с семьей. И отныне намеревался отдать все силы осуществлению этой цели.
Он напрасно обвинял себя все эти годы в смерти Джоанны. Это был страшный, трагический несчастный случай. Но ужасное отношение к детям было целиком его виной. Ошибкой. Возможно, непростительной. Пришло время загладить грехи.
Рома шумно сопела, когда, наконец, догнала отца. Она была гораздо полнее матери. Насколько Эрит мог судить, большую часть времени она проводила лежа в кровати у себя в комнате, жадно глотая самые свежие романы и поглощая конфеты. Удивительно, как ей удалось сорвать банк — подцепить несравненного Томаса Рентона. Впрочем, изредка Эриту доводилось видеть, как его дочь смеется с кем-нибудь из друзей; тогда ему случайно приоткрывалась другая ее сторона, о которой он прежде не подозревал. Сопровождая дочь на бесконечные балы, составлявшие ее ночные развлечения, Эрит замечал, что она пользуется неизменным успехом.
— Ты помнишь свою мать, Рома? — спросил он, когда всадница поравнялась с ним.
Дочь смерила его угрюмым взглядом, однако за время, проведенное в Эрит-Хаусе, Эрит успел привыкнуть к ее неприкрытой враждебности.
— Тетя Селия рассказывала нам о ней. Мне было всего два года, когда мама умерла. — Похоже, Рома считала, что отцу это неизвестно.