Эта мысль привела его в замешательство. Граф решил отложить ее на время, чтобы позднее обдумать.
Растерянный и взволнованный, он вдруг заметил, что в холле воцарилась смущенная тишина. Эрит с трудом заставил себя оторвать взгляд от прекрасного, восхитительного удивленного лица Оливии.
Пестрая толпа в холле потрясенно смотрела на Эрита и его спутницу. Не все гости Монтджоя принадлежали к избранному кругу. Здесь были и дамы полусвета, актеры, художники, музыканты и особы с сомнительной репутацией, которых не принимали в светских салонах.
Эриту бросилось в глаза вытянутое лицо Каррингтона. Молодой лорд выглядел так, будто все его мечты разбились в прах.
Оливия тихонько рассмеялась и скользнула к подножию лестницы. Эрит словно в тумане последовал за ней.
Назавтра весь Лондон будет судачить о том, что эта восхитительная колдунья превратила графа Эрита в раба. И самое печальное, сплетники будут правы.
Эрит взял Оливию под руку, обхватив пальцами длинную черную шелковую перчатку.
Когда они достигли вершины лестницы, из бального зала выбежал Монтджой, чтобы приветствовать гостью.
Когда лощеный франт обнял Оливию и поцеловал в щеку, это не вызвало ни удивленных возгласов, ни хмурых взглядов. Эрит заподозрил, что большинству собравшихся известны предпочтения молодого лорда.
Здесь собралась толпа законченных циников, развращенных и страдающих от скуки, готовых без смущения глазеть на что угодно, только не на истинную страсть. Забавно, как простой поцелуй между мужчиной и женщиной смог потрясти этих сластолюбцев до самых подошв их бальных туфель.
Эрит отступил, позволяя Оливии обменяться приветствиями с Монтджоем. Он больше не испытывал вражды к молодому лорду, ведь тот поддерживал Оливию в самые черные ее дни.
— Эрит, — холодно кивнул Монтджой, когда его подчеркнутое пренебрежение к спутнику Оливии стало заметно, не только им троим, но и посторонним.
— Монтджой. — Эрит учтиво поклонился. — Примите мои поздравления.
Лорд Перегрин бросил на графа убийственный взгляд. Его огромные глаза кофейного цвета недоверчиво прищурились, и Эрит в который раз поймал себя на мысли, что этот молодой человек необычайно красив. Неудивительно, что им с Оливией удается дурачить весь лондонский свет, выдавая себя за любовников. Хрупкое изящество и роскошная грива куртизанки составляли великолепный контраст со смуглой итальянской красотой Монтджоя.
— Спасибо. — Лорд Перегрин вновь повернулся к Оливии. — Разумеется, все вальсы ты танцуешь со мной?
Как успел заметить Эрит, от Оливии не укрылся безмолвный поединок между мужчинами.
— Ну, может быть, один, Перри.
Сжав ладонь Оливии, Эрит жестом собственника взял ее под руку.
— Простите, старина, но мисс Рейнз танцует только со мной.
— Сегодня его день рождения, Эрит, — запротестовала Оливия, однако не отняла руку. Еще один знак того, что минувшая ночь навсегда изменила ее.
Сердце Эрита затрепетало от гордости. Эрит поцеловал пальцы Оливии.
— Вальсы принадлежат мне.
— Оливия? — изумленно выдохнул Монтджой. Эрит и сам едва верил своим глазам. Он был неплохо осведомлен о том, как обращалась Оливия с его предшественниками. Она то баловала любовников, словно комнатных собачек, то не замечала их, потакая своим капризам, а потом без сожаления отшвыривала прочь.
Эрит решительно не собирался повторить их судьбу.
— Похоже, для вальсов у меня уже есть кавалер. — Оливия хрипло рассмеялась, и Эрит различил в ее смехе нотку женской гордости. — Как насчет контрданса, Перри?
Монтджой перевел беспокойный взгляд с Оливии на Эрита и обратно. Лицо его побледнело. В его глазах явственно читались гнев, беспомощность, замешательство и искренняя привязанность к стоявшей перед ним женщине.
— Черт возьми, Оливия, я же говорил тебе: жди беды. Дразнящая улыбка Оливии растаяла, на лице мелькнуло смущение.
Эрит понимал: после прошлой ночи им следовало поговорить. Но пережитое наслаждение оставило чувство приятной усталости и необычайного душевного подъема, утром графу не хотелось начинать трудный разговор о будущем. Весь день он провел с семьей. А в карете, по дороге к дому Монтджоя, Оливия крепко держала оборону, не давая ему заговорить ни о чем серьезном.
Теперь Эрит горько сожалел, что пошел у нее на поводу и не настоял на откровенном разговоре. Неопределенность явно тяготила Оливию, как и его самого.
— Прости, Перри, — прошептала она, на мгновение, сбросив маску светской любезности. — Я ничего не могла с собой поделать.