Эрит не сомневался: Оливия будет драться. Сражаться отчаянно, насмерть.
Ее яростное сопротивление больно ранило графа. И все же он упрямо не желал отказываться от своих слов. Мучительное признание вырвалось у него помимо воли. Он полюбил Оливию намного раньше, чем осознал это. Неудивительно, ведь он много лет старательно избегал даже намека на серьезное чувство.
Накануне вечером, сидя в одиночестве в гостиной, дожидаясь, когда Оливия вернется и свяжет его, словно животное, он предавался невеселым размышлениям и неожиданно понял, что безнадежно влюблен в нее.
С первой встречи Оливия перевернула всю его жизнь. Она вызвала в нем целую бурю чувств. Долгие годы он не испытывал ничего подобного.
Желание, ревность, боль, ярость, жадность обладателя, нежность, страсть и пронзительная радость бурлили в нем.
Только любовь объясняла безумие, охватившее его во время сумасбродной поездки в Кент. И после, когда он пылал бессильным гневом, желая отомстить мучителям Оливии. Он с радостью взял бы на себя ее боль, если бы это могло принести ей хотя бы минутное облегчение.
Эрит не был глупцом. В прошлом ему довелось испытать любовь. Он знал, что означает это душевное смятение, эта радость и мука. Только любовь могла превратить его в безропотного раба, покорно позволившего себя связать. Только любовь могла заставить его раскрыть свое сердце.
Оливия навсегда изменила его. Она оживила к жизни мертвеца, показав ему, что в этом мире существует еще вера и надежда. Он хотел, чтобы эта женщина стала частью его жизни. Не только до июля. Навсегда.
— Ты говоришь, что любишь меня? — Губы Оливии скривились в циничной усмешке. — Мне часто приходилось слышать эти слова. Многие мужчины воображали, что любят меня.
— Это не изменит мое чувство. — Язвительный тон Оливии не мог скрыть охватившую ее дрожь, и вспыхнувший было гнев Эрита, тотчас улегся. Великолепные рубины и бриллианты на груди куртизанки дрожали, сверкая и искрясь в сиянии свечей.
Горькая обида мелькнула в ее глазах.
— Ты упиваешься тем, что сумел заставить меня испытать наслаждение, ведь это не удавалось никому до тебя. Вот что ты называешь любовью, — зло усмехнулась Оливия. — Это питает твое непомерное тщеславие.
О, его возлюбленная была отнюдь не глупа. Она хорошо знала, куда вонзить нож. Каждое слово Оливии будто срезало с него кожу, причиняя неимоверную боль.
Сердце Эрита глухо заколотилось. Холодное отчаяние сдавило грудь. Ему потребовалось мучительное усилие, чтобы скрыть горечь.
— Ты думаешь, я воображаю себя благородным рыцарем, а тебя беспомощной жертвой?
— А разве нет?
Нетерпеливым движением Эрит сбросил узкий черный фрак и швырнул на изящный резной табурет. Его душило волнение.
— Да.
Этот простой ответ привел Оливию в замешательство.
«Ох, Оливия, дорогая моя…»
Оливия задыхалась от бессильной ярости: Эрит разрушил броню, которой она себя окружила. Прочный кокон бесчувственности, хорошо знакомый самому графу. Вот только сердце, надежно скрытое под толщей льда, медленно умирало.
Прекрасное лицо Оливии залила бледность.
— Я не останусь здесь, — прошептала она неподвижными губами.
— Останешься. — Эрит начал расстегивать жилет. К нему стала возвращаться уверенность, медленно, словно вязкий сладкий сироп, растекающийся по жилам. С Божьей помощью он выиграет эту битву. — Если бы ты действительно хотела уйти, ты бы давно это сделала.
— Мы заключили пари.
— Дьявольщина, ты осталась не из-за проклятого пари. Довольно изображать, как тебя заботит, этот чертов спор. Этим ты никого не обманешь. Даже саму себя, хотя, надо признать, ты изрядно старалась.
От этих резких слов лицо Оливии словно окаменело. Эрит хмуро ожидал, что она начнет спорить, однако она только гордо вздернула подбородок.
— Если не ради пари, то почему я здесь? — В ее голосе слышался едкий сарказм. — Ради твоих прекрасных глаз?
— Я знаю, почему ты осталась. — Эрит сорвал с себя тяжелый французский, шелковый жилет и швырнул на табурет поверх фрака. Потом сделал глубокий вдох, набираясь храбрости, и бросился с головой в омут. — Ты осталась, потому что любишь меня.
Оливия громко рассмеялась. Издевательский, презрительный смех прокатился по комнате, эхом отдаваясь от стен.
— Твоя самонадеянность не знает границ. Я не люблю мужчин. Я беру их к себе в постель, потакаю их капризам, но презираю их. — Насмешливое выражение ее лица сменилось гримасой отвращения. — Всех без исключения: