Юлвей снова схватился за голову. Сделанные выводы его совершенно не радовали. У него под боком растет маленький демон, тварь из Поднебесья, где пылает сама земля от интриг, предательств, яда и проклятий Запретного Города. Старший может делать что угодно: спасать жизнь или обрекать на смерть, возвысить или навсегда прервать несчастному Дорогу в Небеса, притворяться благодушным дурачком или повергать ниц от зримого величия и сакральных знаний.
"Саргон играет нами, словно кукольник лысым Го (традиционный кукольный персонаж). Дергает за шелковую нить, а набитые соломой божества летают над сценой под пение монахов. И только он решает, куда отправится та или другая кукла: проживет еще немного, отправится в качестве подарка придворной даме или вспыхнет костром вместе с другим мусором.
Недаром во время представлений малого цзацзюи (кукольный театр) играет похоронная музыка.
Так вот какие нынче развлечения у Высокой Знати", — Юлвея передернуло, — «А ведь этот Саргон, вернее, "Саргон» легко мог оскорбиться из-за меня. От самого факта пребывания пусть мелкого, но аристократа в таком месте, как Облачный Форт. Причем пребывающего на роли «мяса». Кто я ему? Всего лишь очередная фигурка в Бел-Накбу. Ей очень легко пожертвовать.
Но он зачем-то решил помочь мне с культивацией. А вдруг его просьба, вернее, скрытый приказ рассказать о моей родовой техники был проверкой. И что, если я ее не прошел⁈"
В этот раз несколько прядей все же остались в пальцах несчастного аристократа. Прошлись неприятным, скользящим ощущением по ладони, слетели вниз, повинуясь нервному жесту. А отпрыск семьи Чжан отчаянно, прерывисто вздохнул. Жизнь не готовила его к разгадыванию настроений опьяненных силой юнцов с неясными границами власти.
Он должен был стать боевиком, карающим мечом клана. До той злосчастной ночи его будущее казалось безоблачным: личный наставник по мечу — брат главы, расчетные три месяца до прорыва на ранг Сборщика Ци через обсидиан, тренировки родового стиля, а потом, если очень повезет, вступление в секту Ясеневого Пика. Самую престижную в их регионе.
"А ведь говорил мне отец: не смей пренебрегать уроками этикета, Высокого Языка и искусства Выраженных Намерений. Могу лишь предположить, что шисюн выжидает. Смотрит на нас, как на певчих птиц в клетке. Безголосых отправят на кухни к поварам, а остальные… Будут петь, пока голос не сядет. Или пока какой-нибудь ленивый слуга не забудет покормить.
О, Гуань Инь, как мне понять, что творится в голове этого стихийного бедствия⁈ Нет, не важно. Влезать в интриги на таком высоком уровне — смерть. А уж знать их планы и вовсе будет стоить мне посмертия. Лучше понять, как мне проявить себя перед Молодым Господином.
Кто знает, может быть именно сейчас наследник неизвестного клана, секты или вовсе Императорской Фамилии подбирает себе слуг. Пусть не первый круг, может даже не второй, но… Я должен показать себя полезным!" — Воскликнул про себя Юлвей.
Перед глазами юноши как наяву возникла картина: он стоит перед Саргоном, преклонив колено. Тихим, звенящим от напряжения голосом отчитывается о собственных успехах. Они вдвоем в неизвестном, темном, пустом, полуразрушенном, почему-то аркчжэньском храме. Горят факелы, слуги и воины ровными рядами стоят по краям, сияют начищенной бронзой готовых к броску статуй.
А шисюн, как обычно, валяет дурака, ерзает на золотом троне в такт колыханию шелковых полотнищ с символами мертвых цивилизаций. Саргон делает глупое, непонимающее лицо, лениво зевает, весело скалится. А за его спиной расправляет крылья темная вечность.
Мягкие тона ровного, слишком спокойного для черноногого подростка голоса звенят в пустом, безмолвном пространстве. Широкая улыбка в пику всем правилам этикета, вульгарный, хаотичный язык тела, противоречивые жесты намерений. Бездна смыслов, символов и возможностей.
Нечитаемый, как всегда, мальчишка щурит свои подозрительно голубые для породистого сина глаза, из его рта срываются хвалебные или успокаивающие остальных речи… Только жесткая складка на лбу выдает истинное состояние, да зрачки сужаются почти до кошачьей формы. Проницают коленопреклоненную фигуру.
Саргон взвешивает на весах его жизнь, пока сам Юлвей может лишь позорно частить свои никчемные, никому не интересные «достижения». И с каждым словом вес его души становится все легче и легче, а со всех сторон начинает доносится смутный, исполненный силой женский смех старого Божества.