Моральный дух войск был высоким. Большинство порт-артурцев, кадровые солдаты в возрасте до 30 лет, отличались крепким здоровьем, а, главное, не боялись врага — многие из них уже участвовали в боях.
В этих условиях генерал-майор Кондратенко, назначенный начальником сухопутной обороны крепости, развил особенно кипучую деятельность.
4 августа он отдал приказ по войскам сухопутной обороны, в котором говорилось:
«30 (17) июля части войск 4-й и 7-й дивизий выдержали славный, но неравный бой с противником на передовых позициях. Нас было только 17 тысяч, а противник втрое сильнее — у него было 50 тысяч, мы имели только полевую артиллерию, противник же имел, кроме полевой, еще осадную.
Теперь с отходом к крепости положение наше изменилось неизмеримо к лучшему, — силы наши более чем удвоились; противник же, ослабленный предыдущими боями, едва ли мог значительно усилиться. Вместо скороспелых окопов, как то было на передовых позициях, мы имеем здесь преимущественно долговременные сооружения, обеспеченные со всех сторон от атаки; вместо тонких шрапнельных укрытий имеем во многих местах безопасные казематы и надежные блиндажи; кроме полевой артиллерии, имеем здесь сильную крепостную артиллерию, увеличенную многочисленными орудиями флота. Поэтому если с передовых позиций мы еще могли податься к крепости, то теперь мы имеем полную возможность отразить и уничтожить врага. Никакой штурм нам не может быть страшным, если мы решимся до конца выполнить данную нами присягу. Во время ночного штурма ни при каком случае не надо теряться: если случится где-либо частный прорыв противника между укреплениями, то таковой ровно ничего не значит, так как соседние форты обеспечены от атаки со всех сторон; против же прорыва у нас имеются всегда сильные резервы, которые успеют, во-время опрокинуть врага и закрыть прорыв. Необходимо во что бы то ни стало держаться на своих местах до дневного света. С рассветом [104] же наш страшный ружейный и пушечный огонь отгонит не только пятидесятитысячную, но хотя бы и стотысячную вражью силу, после чего войска крепости перейдут в наступление и добьют дерзкого врага...»{94}.
Кондратенко в ожидании штурма использовал каждый час передышки для совершенствования инженерного оборудования крепости. Он не покидал форты и укрепления, проверяя их готовность. Обнаружив слабые места в обороне, он тут же на месте принимал меры. Так, на хребте между горами Угловой и Высокой он приказал поставить дополнительно шесть полевых орудий, распорядился сделать на обратных скатах гор отвесные срезы для укрытия артиллеристов от неприятельского огня, углубить ложементы в траншеях и устроить дополнительные блиндажи. По его инициативе с потопленных японских брандеров были подняты две митральезы и установлены на передовых позициях. На наиболее вероятных путях наступления неприятеля он усилил гарнизоны укреплений, выделив туда стойкие подразделения с опытными и храбрыми офицерами.
Активные действия японцев начались 7 августа. Прежде чем штурмовать крепость, японцы решили овладеть передовыми позициями русских на восточном участке фронта — горами Дагушань и Сягушань.
Дагушань и Сягушань господствовали над окружающей их местностью. С гор просматривался тыл японской армии, велось наблюдение за ее осадными работами, корректировался огонь крепостной и корабельной артиллерии. Дагушань оборонялась четырьмя ротами и двумя охотничьими командами при шести орудиях, Сягушань — четырьмя ротами и одной охотничьей командой при двух орудиях. На горах были построены укрепления полевого типа: окопы с блиндажами и проволочные заграждения.
Перед атакой Дагушаня японцы обстреляли город, верки крепости и особенно усиленно гору. Русская артиллерия, расположенная на открытых позициях, была быстро подавлена.
Около 7 часов вечера первые цепи 11-й дивизии неприятеля пошли в атаку. Вначале японцам удалось занять траншею у подошвы горы, но поражаемые почти в упор, солдаты противника не выдержали и отошли на исходные позиции. Скоро пошел дождь, и бой прекратился. Ночь прошла спокойно.
Рано утром следующего дня части дивизии, поддержанные артиллерией, вновь пошли на штурм. К 11 часам положение обороняющихся стало угрожающим. В это время в бухту Тахэ по просьбе сухопутного командования Витгефт выслал для поддержки своих войск крейсер «Новик», канонерские лодки «Бобр» и «Гремящий» и семь миноносцев, которые сразу же открыли ураганный огонь по батареям и войскам противника, находившимся [106] на скатах Дагушаня и Сягушаня. Японцы быстро отступили.
Артиллерийский огонь продолжался около часа, пока на море не появились броненосец и четыре крейсера противника. Ввиду большого превосходства сил противника «Новик» с миноносцами и лодками вынужден был уйти. 11-я дивизия снова пошла в наступление на Дагушань и, несмотря на страшные потери, настойчиво атаковала; вместо разбитых рот подходили новые.
Генерал Кондратенко обратился к коменданту крепости за резервами, но помощи не получил. Японские войска в это время поднялись уже на гору, и рукопашный бой закипел у орудий. На выручку артиллерии бросился в штыки взвод стрелков. Вслед за ним пошла в контратаку рота. Она отбросила японцев за вершину горы и спасла орудия. Вечером солдаты противника еще раз пытались атаковать и еще раз были опрокинуты и бежали. Потери среди защитников Дагушаня были очень велики. Не поддержанные резервами, ночью они оставили гору.
В это же время шла кровопролитная борьба за Сягушань. Здесь, как и на Дагушани, русские отбивали следовавшие одна за другой атаки. Четыре неприятельских батальона, наступавшие на гору, несли большие потери и продвигались крайне медленно. Вместо своих потрепанных подразделений японцы бросали в бой резервы, а заменить русские роты, оборонявшие гору, было некем. Солдаты не спали двое суток, не имели воды, убитые и раненые не были убраны. Несмотря на это, защитники горы продолжали стойко драться.
После падения Дагушаня положение стало крайне трудным. Японцы втащили на занятую гору орудия и начали бить по Сягушаню.
Наступил третий день борьбы. Резервов комендант крепости не давал. Необходимо было оставить Сягушань или взять обратно Дагушань. Генерал Кондратенко обратился к Смирнову с предложением:
«Дагушань сильно обстреляна нашей артиллерией, но обратно занять ее едва ли возможно, ввиду большого скопления японцев в деревнях около Дагушаня, — писал он. — Сягушань занята тремя ротами (русских — А. С.). Одно орудие лопнуло, у другого нет снарядов; подвоз снарядов невозможен, так как дорога обстреливается со стороны побережья, куда уже пробрались японцы, и таким образом массами окружили Сягушань. Полагал бы, до рассвета увести роты в крепость, чтобы их сохранить»{95}.
Не зная подлинной обстановки, Смирнов приказал на утро следующего дня отбить Дагушань. Это было бы авантюрой. Но японцы в час ночи сами двинулись в атаку. Солдаты противника окружили Сягушань, бой превратился в схватки отдельных [107] групп и одиночных солдат. Под неослабным натиском во много раз превосходящих сил неприятеля русские отошли в крепость.
Потеря Дагушаня и Сягушаня произошла потому, что горы не были достаточно укреплены и подготовлены к обороне, г также и потому, что против трех оборонявшихся русских батальонов действовали двенадцать неприятельских, имевших 36 горных орудий, восемь гаубиц и 24 мортиры. Оборонявшиеся части не получили подкреплений из общего резерва крепости. Смирнов не сумел это сделать во-время.
Стессель понимал значение передовых позиций для крепости задолго до ее обложения, знал, что они не укреплены и, тем не менее, ничего не сделал, чтобы исправить положение, а в критический момент не вмешался в действия Смирнова и не исправил его необоснованных приказаний. Стессель был верен своей предательской тактике и действовал согласно ей.