– Как тебе удалось подействовать на этого несчастного молодого человека, чтобы произвести в нем такую перемену? – спросил доктор Вудфорд.
– О, сэр, я не приписываю этого себе. Милосердие Божие, прежде всего, а затем воспоминания о моей матери пои встрече со мной, – вот что подействовало на него. Я не в силах описать, как он был добр, вежлив и внимателен со мною, хотя эти ужасные люди и насмехались над ним по поводу этого. Известно вам, знает ли об этом его отец?
– Роберт Окшот поехал за ним. Добрый старик отправился собирать подписи к прошению о помиловании осужденного, и Роберт надеялся застать его у м-ра Шюта в Бальне.
В похвалу этого молодого человека я должен упомянуть, племянница, что ему очень хотелось ехать со мною, чтобы скорее увидеть своего брата; но, опасаясь сильного потрясения старика, он решил первым сообщить ему известие, и как ты думаешь, чем занята его добрая жена? Ты, вероятно, не знаешь, что Седли Арчфильд схватил тюремную горячку во время своего заключения, и м-рис Окшот, считая себя виновною в этом, благодаря своим необдуманным действиям, наняла для него комнату в Винчестере и ходит за ним как сестра. Нет, тебе нечего бояться за своего героя, моя дорогая девочка. Седли схватил горячку из-за того, что не был уединен от прочих арестантов, да и не желал этого, так как многие из них были для него подходящей компанией. Но теперь расскажи мне историю твоего освобождения, которая мне кажется почти чудом.
Посещение портсмутского хирурга только подтвердило мнение самого Перегрина, что он не может остаться в живых и что он до сих пор только держался благодаря чрезвычайной жизненности своей натуры, облеченной в это маленькое, подвижное тело. Выслушав рассказ Анны, д-р Вудфорд решился спросить его, не предпочтет ли он, чтобы ему напутствовал католический священник; но Перегрин, по-видимому, убедился, что эта церковь оказалась бессильна освободить его от тех преследований злого духа, под влиянием которых он был введен в такие проступки, в которых даже не решился признаться Анне. Из своего разговора с ним д-р Вудфорд убедился, что хотя он был хорошо знаком со всеми сторонами тогдашних богословских споров, но что первоначальное протестантское воспитание сохранило на него все влияние. На него производили сильное действие примеры истинного благочестия и добродетели, но под влиянием искушений и невыдержанности характера он часто был совращаем. Но тут опять его возмущали уступки, делаемые народному суеверию, и безнравственность развращенного общества. Истинное религиозное чувство было рождено в нем покойной м-рис Вудфорд, и в последние минуты он держался той веры, с которою оно было связано.
Д-р Вудфорд был обрадован этим не только ради его самого, но и ради его отца, которому все же было бы тяжело увидеть католического монаха у смертного одра своего хотя бы и раскаявшегося сына.
К вечеру приехали его отец и брат. Майор был уже стариком, хотя и бодрым, и он поражал тою особой старческой красотой, которая иногда встречается у людей строгой и воздержанной жизни. Он был сильно потрясен, когда вошел в комнату, его длинные седые волосы спускались по плечам, и на глазах были слезы. Взгляд, которым они обменялись с сыном, был проникнут духом той притчи, которая никогда не устареет.
Перегрин, до сих пор еще не проводивший ни одной счастливой минуты с ним без примеси страха и подозрения, может быть, в первый раз испытал чувство радостного покоя при виде этих самых близких ему по крови людей. Мало было сказано слов между ними, да ему и трудно было говорить; но с этих пор он никогда не чувствовал себя так хорошо, как в присутствии отца или брата. Майор не отходил от его изголовья, и днем и ночью ухаживал за ним, молился вместе с ним.
На смягчение характера старика более всего подействовал тот метод воспитания, который усвоила его невестка с ее старшим сыном, обнаружившим первые признаки той же демонической натуры, встречавшейся в роде Окшотов.
– Если б я понимал это тогда, – сказал он Д-ру Вудфорду. – Если б я так поступал тогда с несчастным мальчиком, он никогда бы не дошел до этого.
– Вы действовали по своей совести.