Но Эшли не заметила моего замешательства, или сделала вид, что не заметила. Она прошла сквозь поляну, села на качели и плотно зажмурила глаза.
ГЛАВА ШЕСТАЯ ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
Мы пожинаем в жизни то, что
посеяли: кто посеял слезы, пожинает
слезы; кто предал, того самого
предадут - Л. Сеттембрини
Я нехотя подошел к качелям, эта рыжая зараза демонстративно не открывала глаза и кусала губы. Смотреть противно, а губы красивые.
«Кел, твою мать, не смотри» - отдал я себе мысленный приказ.
- Ну, так о чем поговорить? – грубо спросил я, мне хотелось сбежать с этого места, я злился на Эш нереально.
- Обо всем.
Исчерпывающий ответ, только хочу ли я знать подробности, вот в чем вопрос. По ходу нет, только кому это интересно, явно не ей.
- Я хочу извиниться
Я вздохнул. Ну, начинается.
- Прости меня, я очень дурно поступила. Грубо и непростительно. Я собственно не прошу тебя понять… Глупо…. Я должна была…… Бред. Мне тяжело формулировать. Прости меня, пожалуйста, я поступила жестоко и сделала это намеренно. Вот. Я не хотела… чего же я хотела? Боже, это трудно…. В общем, я вынуждена была обойтись с тобой жестоко. И сейчас, я думаю, что погорячилась. Прости меня. Я поступила так потому, потому… Я хотела тебя обезопасить….. Словом, я думала, что я больна, неизлечимо больна и болезнь опасна и заразна. И нам нельзя было… Ну, никак… Я просто хотела, понимаешь, оборвать все связи, чтоб резко, сразу больно и забыть. Потому, потому, что не собиралась возвращаться.
Сволочь! Не, ну, какая стерва. Она вообще слышит, что говорит. Бред!!! Интересно она сейчас это придумала. Или долго готовилась. Вон губки то, как натурально дрожат! Блин, она совсем меня за лоха держит, или как? Больная.
Я присел на корточки, чтоб наши лица были на одном уровне. Чтоб она видела четко выражение моего лица и слышала мои слова…. Но я заткнулся на полуслове, потому, что, наконец, посмотрел на нее.
Лицо Эшли выглядело как после тяжелой болезни. Жуткая бледность проступала даже под загаром. На щеках болезненная желтизна. Под глазами залегли синяки, почти багровые. Черные провалы глаз горели лихорадочным огнем. Запястье, удерживающее поручни качели, выглядели худыми как у чахоточного цыпленка. Она исхудала килограмм на десять, и дрожала, как осиновый лист на ветру. Она действительно больна. О, господи… Она, что умирает?
- Эш, ты чего? Все совсем плохо? – спросил я, пристально разглядывая развал пальто, оттуда выпирали трогательные ключицы. Раньше не выпирали. Я точно помню. Она, что не хотела, чтоб я ее хоронил. А родители – они знают? Что вообще происходит?
Она запахнула пальто. Ну, а чего ж там, вполне предсказуемая реакция. Сейчас еще минут пять и убежит. Дура.
- Да, нет, все не так уж и плохо, с этим можно как-то жить. Просто, тогда я еще не разобралась. И поступила опрометчиво. Но пойми, я была в панике. И совсем одна.
У тебя был я, только ты об этом забыла. Я бы для тебя звезду с неба достал. А сейчас…. Я раздумал орать, я захотел послушать. Любопытно. Ой, да не было мне любопытно, и давно уже надо было уйти, просто ноги приросли к земле, а в ноздри незаметно заполз ее запах, смешался с кровью и пошел по венам. Беда со мной, беда…. Я глубоко вздохнул…
- Так, Эш, ладно, раз уж мы все равно разговариваем. Давай по порядку. Допустим, я тебе поверил. Допустим. Чем ты больна? Я ничего не понял. А родители знают? И зачем понадобилось уезжать?
Она поежилась. Может куртку ей дать?
- У меня наследственное генное заболевание. Оно неизлечимо. Это моя кровь и она как бы с изъяном. Поначалу я очень испугалась, и родителям ничего не сказала потому, что сама не понимала, что со мной происходит, и не хотела подвергать предков лишней панике. А потом, я припомнила, что схожие с моими симптомами были у моего двоюродного брата по линии отца. И я решила поехать в Техас. И не собиралась возвращаться, я считала, так будет лучше.
- Эш… - начал было я. Но она завертела головой, схватила меня за руки и сжала. Ее руки были нежными, как шелк, и холодными как у покойника. Точно мерзнет.