«Это третий, Катюша. Встречай. Упокой, Господи, душу ее», — мысленно проговорил Убийца, остановившись на красный сигнал светофора.
Монах Иероним все чаще подумывал о схиме. Солдатом он попал в плен к нехристям, был насильно обращен в басурманскую веру, но принял все это как кару Господню. Потом он бежал, его поймали, зверски избили, едва жив остался и едва не повредился рассудком. Когда же его обменяли на двух «воинов Аллаха», оказалось, что Родине нет никакого дела до ее защитника. Год прожил солдатик у родителей и вдруг узнал откровение Божие. Местный священник отец Валентин помог ему принять постриг, дабы бежать от мира, репутации деревенского дурачка, и самого себя, наконец. В монастыре он нашел желанный покой. Вероятно, только слова этого инока Иеронима, забытого в миру Николая Кочура из Косина, и долетали до Всевышнего, хотя до прощения было, как до небес:
«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день, — говорил монах, закатывая блекло-голубые глаза к небесам. — Дай мне вполне предаться воле Твоей святой».
Молитва оптинских старцев, включаемая им в утреннее правило, помогала дожить до заката. С заходом солнца приходил страх.
9
Ночью Акинфиев почти не спал из-за холода; в субботу должны были пожаловать гости, а потому нужно было сэкономить дров. Два раза он вставал и пил разрекламированные желудочные снадобья, вспоминая кулинарные изыски покойной супруги. Никогда при ее жизни следователь на живот не жаловался, а теперь питается как попало — вот и результат.
Под утро он раскочегарил самый что ни на есть настоящий примус. Газа в баллончике было достаточно, просто запах керосина напоминал детство. Затем владелец замка заварил чаю из смородиновых листьев и запил им традиционную квашеную капусту с луком.
В семь часов, когда следователь собирался уходить, позвонил Довгаль.
— Слышь, Акинфий, — сказал отставной прокурор, — ты презент-то мой забери. Он на крыше «Москвича» не уместится, а дома всем мешает.
— Непременно, Владимир Борисыч, закажу транспорт, ожидай. Как твое драгоценное?.. Завтра — сбор, играем на деньги.
— А то! Единственный, можно сказать, источник моего существования, — трескуче рассмеялся военный законник. — Ты-то как, в норме?
— Я в норме, если не считать больного ливера.
— Ну, уж это ты брось! Завтра ливер сдобрим облепиховым маслом, снимет как рукой!
— Спасибо вам за внимание к нам, — поблагодарил старик, взглянул на часы и поспешил откланяться: — До вечера, стало быть. Пошел расследовать.
— Ой, не споткнись, Акинфий! — шутливо предостерег Довгаль. — По пятницам мужики не пашут, бабы не прядут!..
Следователь подхихикнул, мысленно согласившись с собеседником, положил трубку и вышел в зябкий ноябрь.
Настроение было под стать слякотным сумеркам года. Превозмогая тусклое «не хочу», Акинфиев сел в автобус и поехал к Авдышевой.
Странную фотографию он отдал вчера Фирману в лабораторию. Криминалист был многим обязан Акинфиеву, отличался надежностью и основательностью, за что получил созвучное фамилии прозвище Фирмач. Исключительно по знакомству Фирмач обещал выжать из этой карточки что-нибудь годное хотя бы для первой, прикидочной версии. Но и без того изображение пышнотелой дивы в домах самоубийц давало основание для некоторых тривиальных мероприятий, первым из которых Акинфиев наметил установление возможной связи Авдышева с Конокрадовым.
Маша ждала, как договорились. В квартире пахло водкой. Почерневшее лицо вдовы несло на себе отпечаток бессонной ночи.
Женщина достала два альбома — большой и поменьше, свадебный. В этом маленьком альбоме уместилась вся их короткая и, судя по фотокарточкам, счастливая совместная жизнь.
«Да, есть с чего запить, — подумал Акинфиев. — Не приведи Бог пережить такое…»
Вот она в фате… Виктор вносит ее в квартиру на руках… На втором плане — машины с традиционными куколками на капотах…
Маша в кустах буйной врубелевской сирени…
Вот муж помогает ей сойти с подножки «МАЗа»…
— Он брал вас в поездки? — спросил следователь.
— Один раз. Недалеко, в Рязань.
Виктор жонглирует двухпудовыми гирями, как старинный ярмарочный силач…
«Ну с чего такому из окна прыгать?!» — мысленно воскликнул Акинфиев. На плоту…
— Это там, на Днепре, под Смоленском…
С маленьким альбомом было покончено довольно быстро. В большом были фотографии родителей Маши, родителей Виктора, разных родственников и даже каких-то важных прабабушек и прадедушек в костюмах начала века. Никого похожего на Конокрадова в недрах этого фолианта не было и быть не могло.
Фотография Артура лежала перед Акинфиевым, Маша посмотрела на нее и лишь пожала плечами. Карточки в альбоме она комментировала бесстрастно, как это делают вежливые хозяйки, чтобы развлечь докучливого гостя.
— Это его школьный друг, не помню, как звать… Это девочка из его класса, она приходила сюда к нам… Вот здесь мы в соборе Казанской Божьей Матери… Папины похороны… на Хованском… Мама Виктора… Это моя мама…
— У нее есть фотографии? — спросил следователь.
— Ну да, свои… И наши свадебные.