Я за порог нос сунула и поежилась. Хлопья снега были похожи на мелкую белую труху, поднятую с земли порывом ветра. И она все не успокаивалась, не оседала, а летела прямо в лицо, налипала на ресницы. Я облизывала губы, чувствуя на них снег. Я люблю зиму. Но люблю ее трусливо и по-домашнему, откуда-нибудь издалека, находясь под прикрытием стен и горячего очага. На холоде любовь становится не такой острой. Холодина такая, от одного ветра околеешь. Отпустить кошака что ли одного? Ему хорошо, у него шерсть, он и без куртки бегать может. Главное мяукать погромче, чтоб за медведя не приняли. Я еще раз задумчиво поежилась, а потом стала свою старую куртку натягивать. Платье я в шкаф запихнула, а свистнула у какого-то слуги одежку ливрейную. Все удобнее, чем в сотне юбок и оборок путаться, прям как ходячий кочан.
— Йин, ты остаешься. — кошак куртку отобрал и обратно за порог дома меня сунул.
— А вот и еду! Ежели тебя колдун в домашние звери определит, то как я об этом узнаю? Ты там бродишь, а мне от неизвестности мучайся?! — но кошак тупорылый слушать не стал. Только гаркнул. — Диара, присмотрите за ней. — и уже тише мне прошипел. — Вот только второго проклятья мне и не хватало. Нахамишь колдуну, а потом я до конца жизни буду разбираться, в кого меня превратили.
— Зануда ты, Сев.
В меня вцепились тонкие пальчики жены смотрителя, но фиг из ее хватки вырвешься. Я только вздохнула. Опять про этих тупых аристократов байки слушать.
— Сев, я молчать буду! Честно!
Он только недоверчиво по-кошачьи фыркнул и тут же замолк, боясь себя выдать.
— А я все равно сбегу, будешь прокля… — он вернулся и зажал мне рот.
— Я же просил не орать об этом на каждом перекрестке.
— А я тогда всем расскажу! — ну наконец я слабину нащупала, а то кошак думает, что он самый умный.
— Хорошо. Хочешь ехать в логово страшного колдуна, не буду мешать. — злобно процедил он. Выйдя на улицу и основательно промерзнув, я подумала о том, что упрямство, как и жадность меня погубят. Переупрямить кого-то приятно, а вот мерзнуть не очень. Но и разворачиваться обратно, тоже глупо.
В конюшне он две лошади заместо одной оседлать велел, а я с тоской на коняг посмотрела. Звучит забавно, но ездить я на лошадях совсем не умею. Мне и не зачем было. Я ведь быстрее любой даже самой лучшей коняги бегаю. Зато теперь даж и не знаю, как на них залезать. Над всадниками издеваться здорово было, но похоже сейчас все их страдания будут отомщены. Я вздохнула. Лошадь скосила на меня внимательный карий глаз. Хоть и не оборотень я больше, а все равно зверюги что-то чуят. Или это из-за кошака нервные.
— Йин, было бы неплохо выехать до вечера.
Я поставила руки на седло, засунула ногу в стремя и попыталась залезть, но чуть не грохнулась. Немудрено, что аристократы, вначале обожавшие милую лошадку, под конец так бесились. Эх, хорошо я их в грязь скидывала. Вот верну оборотничье обличье, может даже бесплатно кого скидывать буду, я раньше и не знала, что это так позорно. Вот уж повеселюсь.
— Йин, ты что не умеешь ездить? — с подозрением осведомился Сев.
Я клятвенно соврала, что умею. Он протянул мне руку и закинул в седло позади себя. Проводник, долговязый, насмешливый парень слегка пренебрежительно наблюдал за тем, как мы выезжаем. Потом качнул головой с неодобрением. Шапку заячью поправил и прищурился, глядя куда-то за городскую стену.
— Ну пошли, значитца.
Колдун жил далеко, за чертой города, с десяток миль по обледеневшей нехоженой тропке. Лошадка брела медленно, и езда была размеренная, убаюкивающая. Я, пригревшись у кошачьей спины, задремала и чуть с лошади не грохнулась. На что Сев мне еще часа два занудные упреки высказывал, что лучше бы я дома осталась и опять заснуть мешал, хотя я и пыталась. Проводник изредка насмешливо поддакивал. Тайрен был деревенским, из какого-то мелкого поселения, что с Хаанном граничит, а значитца, вот уж словечко прилипчивое, нежить у них там тоже вылезает. И не колдунов ему всяких бояться. А к Джарриго, кроме него, больше никто и не ходит, опасаются. Хотя чего опасаться, тот зазря никого не проклинает, бережливый очень, если и колдует, то уж наверняка.
Пока ехали, я опять о папане задумалась. История моей семьи вообще сложна и запутанна. Хоть по мне этого и не скажешь, но матушка моя была красива, статна и черноволоса. Ярко-алые губы, как спелые вишни, брови луком изогнутым, глаза темно-синие, как лепестки цветов, да и вообще в остальном природа матушку мою не обделила. Разве только родственниками. Какие-то в общем были, как же без родственников, но маманя о них говорить не любила. Всегда отмахивалась, что поссорились, и после этого всегда на меня хорошенько рявкала, чтоб не в свои дела лезу. А голосок у мамани на другом конце деревни слышно. Отец частенько говорил, что если б не голос, полюбил бы он ее гораздо раньше. А со стороны отца родственников тем более не было, да и про дар свой он не упоминал. Маманя об этом случайно узнала, когда я, едва ходить научившись, в жеребенка превратилась. Но это уже другая история, как она на всех вопила, правда потом замирились они с отцом как-то.