Анатолий Михайлович Гончар Оборотень
Свет мелькнул и погас. Чьи- то осторожные шаги прошаркали невдалеке и исчезли в проулке. Ветер шелестел в соломе крыш, пригибал ветви кустарников, и время от времени скрипел какой-нибудь не прикрытой дверью. За околицей завыла собака. Её вой, уносясь вдаль, потонул в ночи, а в след ему прилетел цокот копыт. Одинокий конь бежал не спеша, с легкостью неся на своей спине седока, будто бы тот совсем не имел веса.
Граф Оболенский спал, уткнувшись лицом в гриву и обхватив руками шею своего скакуна. Молодецкий храп врезался в ночь с настойчивостью первого автомобиля, но, тем не менее, никого не тревожа и ни кому не мешая спать. Конь, не понукаемый наездником, бежал лёгкой рысью, неся своего хозяина к родовому гнезду. Вой, раздавшийся неподалёку, врезался в уши и спиралью унёсся ввысь. Внезапно задрожавший гнедой дёрнул в сторону и по замысловатому кругу, очертя голову, поскакал к воротам усадьбы. Очнувшийся от сильного толчка граф вцепился в гриву и, ничего не соображая, вытаращился на дорогу.
Едва вылетевшее "тпру" замерло на губах, когда ошалевший от бешеной скачки граф взглянул в сторону. Два красных, словно раскаленные угли, глаза мелькали неподалёку в ожидании того, что конь сбросит на землю свою обременительную и сразу же потяжелевшую ношу.
— Волк! — подумал граф и, удивляясь собственному страху перед этим, в общем- то, обычным зверем пришпорил и без этого мчащегося изо всех сил коня. Ворота жалобно скрипнули и распахнулись перед широкой грудью гнедого. С лампой в руках, в огромных валенках, навстречу барину выскочил старик со всклоченной бородой и, ухватив широкой ладонью поводья, остановил взмыленного от бешеной скачки коня. Вольдемар Кириллович спрыгнул с гнедого и, не оборачиваясь, вбежал в дом. Стряхнув полушубок на руки подоспевшего слуги, он прошагал через залу и, поднявшись по винтовой лестнице, почти вбежал в свою спальню. Зубы выбивали частую дробь от внезапно охватившего страха. Страха, как казалось графу, совершенно беспричинного и потому ещё более страшного. Испугаться волка, да так, что поджилки трясутся, этого Вольдемар Кириллович не мог представить даже в самом страшном сне. Волков и больших и маленьких он брал одним ножом, и потому относился к этому хищнику с лёгким пренебрежением. Удивляясь самому себе, он зажмурился, пытаясь успокоиться, и тут же перед его взором вспыхнули две огненные точки. От неожиданности он вскрикнул, а по спине, словно змея, прополз ледяной холод.
Через полчаса, выпив и немного успокоившись, он лёг в кровать и попытался заснуть. Тщётно. Кошмарные видения, одно за другим, выползали из его подсознания, заставляя открывать глаза и пялиться на горевшие в светильнике свечи. Наконец, он не выдержал, откинул одеяло и, взяв колокольчик, позвонил. Через несколько мгновений на лестнице послышались быстрые шаги, дверь тихонько распахнулась, и у порога встала в ожидании приказаний служанка по имени Фрося.
— Раздевайся! — буркнул Вольдемар Кириллович и отвернулся. Та, в предвкушении удовольствия, быстро скинула с себя платье, юркнула в постель и, прижавшись грудями к холодной спине барина, осторожно коснулась пальцами его живота, но тот неожиданно зло выругался и резким движением отбросил её руку за спину.
Утром вышедший по нужде гувернёр обнаружил конюха Матвея. Его посиневший труп лежал у ворот конюшни. Зажатые в руке поводья были словно перерезаны ножом. Лицо, застывшее в гримасе ужаса, выглядело неестественно бледным и каким-то прозрачным, словно сделанным из весеннего льда. Гнедого в конюшне не было, зато у ворот чернело огромное пятно застывшей крови. Седло и сбруя валялись неподалёку, и только клочки окровавленной шерсти свидетельствовали о том, что кровь, разлитая по земле, принадлежала любимому коню барина. Сколько не всматривались домашние в снег, лежащий вокруг поместья, ни каких следов дикого зверя обнаружено не было.
С наступлением сумерек Вольдемар Кириллович, обеспокоенный событиями прошедших суток, собрал домочадцев.
За южной оконечностью болота раздался звук, похожий на тихий скрип несмазанных петель. Постепенно он усилился, перейдя в тихий стон, в котором слышалось невнятное бормотание. Затем что-то противно булькнуло, рыгнуло, и вышину неба вспорол низкий, протяжный вой. Он поднимался всё выше и выше, заставляя сжиматься сердце от внезапно нахлынувшего страха. Полная золотистая луна, окутывая своим призрачным светом верхушки застывших в немом удивлении деревьев, казалось, морщилась от этого воя, вызванного её собственной силой, но она была не в воле остановить его, и с покорностью приговорённого впитывала в себя этот крик боли непонятного и потому зловещего существа. Звук сместился чуть вправо, затем, перейдя на нестерпимо высокую ноту, начал удаляться с невероятной скоростью. Через минуту последние завывания растаяли в полночной тишине.