Снег, освещённый лучами утреннего солнца, искрился как рассыпанные по земле бриллианты. Легкий, едва заметный ветерок, дувший с севера, приятно освежал разгорячённое лицо графа, который, сидя на уставшей от продолжительного бега лошади, пристально вглядывался в чащу. Облава продолжалась второй час. Все жители окрестных сёл от мала до велика собрались вместе и с весёлым гиканьем вошли в лес. Окружённые со всех сторон волки в страхе забыли про осторожность и заметались из стороны в сторону, то и дело выходя на линию стрелков. Канонада ружейных выстрелов не смолкала ни на минуту. То здесь, то там ухал дуплет, и эхо, троекратно усиливая его, било по ушам загонщиков. Вольдемар Кириллович со сворой борзых носился по краю леса, догоняя волков, сумевших прорваться сквозь цепь стрелков и пытающихся скрыться в поле. Заливистый лай гончих сливался с топотом ног несущихся в бешеной скачке борзых. Обезумевшие от ужаса волки садились в снег и, по- собачьи скуля, пытались отбиться от наседающих псов, но тщетно. Один за другим серые разбойники затихали под зубами лучших борзых и ножами доезжающих. Вольдемар Кириллович спрыгнул с коня и с легкостью взял крупного переярка. Отерев о сапог нож, он вскочил в стремя и, хлестнув всхрапнувшую лошадь, поскакал к лесу, из которого, смолкая, начали выходить загонщики.
На снегу, истолченном сотнями ног и окрашенном кровью в красный цвет, лежали уложенные в длинный ряд мёртвые сеголетки и переярки. Чуть в стороне были брошены матёрые. Среди них особой величиной выделялись три волка: два серых с проседью самца и одна не менее огромная коричневатая самка.
— Вот они! — глядя на застывшие в оскале морды гигантов подумал Вольдемар Кириллович. — Именно эта троица преследовала меня той ночью. Таких крупных волков я ещё не видел. Немудрено, что меня пробрал страх. Да, я испугался именно их! — ещё раз повторил Вольдемар Кириллович, пытаясь убедить самого себя. Лес был очищен. Казалось бы, в душе у графа должно появиться спокойствие, но его не было. Проклятые глаза преследовали графа, не оставляя ни на минуту. Страх, вызванный ими, не проходил, а предостережение глупой цыганки постоянно вертелось в голове.
— Ой, чует моё сердце: не к добру всё это, ой не к добру! — баба Настя перевернула сковороду и из неё выпал подрумяненный до золотистой корочки блин. Пролетев, он шлёпнулся на стопку таких же отливающих маслеными боками блинов и замер.
— Говорят, цыгане коня увели, да глупости всё это! Разве такого коня как Гнедой сокроешь! Его хоть перекрась — всё одно угадаешь. Нет, тут дело не чисто!
Она покосилась на закрытую дверь кухни и, перейдя на шёпот, добавила: — Видать, опять Людвиг объявился!
Сказав это, она торопливо перекрестилась и покосилась на молчаливо сидевшую на табурете Фросю. Та согласно кивнула и, привстав, так же тихо прошептала:
— Барин- то всю ту ночь, когда конь пропал, как в ознобе зубами щелкал, видно боялся чего- то! — она хотела ещё что- то добавить, но, видно сообразив, что ляпнула лишнее, внезапно смолкла.
— А ты почём знаешь? — подозрительно покосившись на Фросю, спросила баба Настя.
— Я, я… я под дверью стояла, слышала, — запинаясь, промямлила та и отвернулась.
— Да будет врать то! Под дверью она стояла! — передразнила смутившуюся Фросю баба Настя и, махнув рукой, усмехнулась: — А то я молодой никогда не была и не знаю, как у барина за дверью молодухи- то стоят! Да ладно, успокойся, ни кому я ни чего не скажу.
— Господь с вами, баба Настя, ни чего же не было! Барин попросил его погреть и всё, а то он как в ознобе всю ночь! — она не договорила и ещё сильнее покраснев, уставилась на стоявшую у плиты повариху.
— Да ладно, ладно, я тебе, чай, не жених: что было чего не было выпытывать, а язык у меня — не помело, сама знаешь. Так что не беспокойся, ни кому я ни чего не расскажу. Так ты говоришь, всю ночь как в ознобе?! Видно и он не больно верит в цыган. Неужто Людвиг за его душой явился? Знаешь, что старые люди говорили? Раз в сто лет оборотню надо заполучить чужую душу, иначе он сгинет в ад. А в нынешний год аккурат сто лет как Людвига схоронили.
— А правда, что его тело исчезло из склепа? — всё еще красная от смущения, Фрося взяла край своего белого передника и изнаночной стороной вытерла выступивший на лбу пот.
— А как же, — переворачивая блин, отозвалась баба Настя, — аккурат на третий день. Но заметили это не сразу. Сперва начали люди пропадать. Потом двоих нашли с перерезанным горлом и выеденными внутренностями. Вот тут- то и вспомнили про старого барина. Мужики стали роптать. А когда пропал мельник, вооружившись кольями, пошли к барскому дому и потребовали открыть склеп.