— Не судите и не судимы будете, — парировал француз и вдруг добавил несколько слов, закрученных в витиеватую тираду, на незнакомом Харрисону языке. По интонации похоже — ругательств.
— Злобствуй, ехидна. Сегодня я вырву тебе клыки.
— Я обвиняю тебя, Седой, в смерти Кристо Прокопулоса и его восьми детей, в смерти дона Дьего Толедского — одного из старейших членов нашего общества, в гибели полутора сотен китайцев — помнишь ту джонку, — сто сорок восемь из которых не были лисами, а сожженную индусскую деревню в Бирехи-Ганга ты не забыл?.. Впрочем, достаточно. Мне больно продолжать. На твоем счету больше тысячи человеческих жизней.
— Человеческих! — хмыкнул Вудс. — Ты смешон и жалок.
Пастер, не отвечая, расстегнул и бросил на палубу пиджак.
— Хочешь принять смерть в звериной ипостаси, выродок племени людского?
— Мне нет нужды в этом, зверь, — француз повел плечами, разминаясь. — Ты больше зверь, чем все оборотни мира.
В этот миг Вудс нанес удар. Где он прятал клинок? Узкое лезвие, длиной дюймов пятнадцать, устремилось к горлу Пастера со скоростью, немыслимой для нормального человека. Но оборотень гибко качнулся вправо, уходя от стали, и атаковал сам, целя каблуком в колено охотника. Вудс легко подпрыгнул фута на четыре, оттолкнулся ногой от турачка брашпиля и оказался за спиной противника, вспарывая воздух кинжалом. Уворачиваясь, Пастер практически коснулся затылком досок палубы, вскочил, поднырнул под свистящее оружие, норовя навязать ближний бой, но травма колена не позволила ему двигаться с должной скоростью. Охотник с легкостью увеличил дистанцию, успев лягнуть француза в лодыжку, длинным выпадом ударил в горло. Только звериная реакция спасла оборотня, но кончик лезвия прочертил все-таки кровавую полосу поперек кадыка. Пастер схватился ладонью за рану и пропустил удар коленом в живот. Отпрянул, с размаху ударяясь ребрами о рукоять коромысла, с помощью которой матросы выбирали цепь при заглушенной машине.
— Все! — с торжеством в голосе Седой занес клинок над корчащимся противником.
— Будь ты… — каркнул, задыхаясь, оборотень.
Харрисон потянулся за револьвером, сам не понимая, что делает. Но в это время с крыши баковой надстройки, растянувшись в длинном прыжке черно-золотым телом, слетел на плечи Вудсу леопард.
«Откуда?»
Когти-крючья рванули плотную шерсть форменного кителя, но охотник — на затылке у него глаза, что ли? — полоснул кинжалом назад, по лапам. Зверь отпрянул, зашипел, прыгнул вновь. Очень быстро, но недостаточно для схватки с Вудсом. Левой рукой Седой поймал гигантского кота за переднюю лапу и без видимых усилий ударил его о стену надстройки.
Леопард судорожно дернулся, вытянулся во всю длину и… начал трансформироваться. Удлинились лапы, стало короче туловище, голова обросла белыми тугими колечками волос.
Нгона? Да на этом судне оборотней, похоже, больше, чем людей!
А Седой, не теряя времени, подлетел к сумевшему перевернуться на четвереньки Пастеру и подобно опытному футбольному инсайдеру пнул его в бок.
— Счастливый день! — ритуальное оружие взметнулось во второй раз. — Тебя, Господи, славим!
Неловко, еще не уверенный в правильности выбора, Эзра поймал на мушку светлое в ночном мраке пятно кителя. Нажал на курок раз, другой, третий…
Они сидели в капитанской каюте. Сам О'Найл, угрюмо роющий пальцем столешницу, Пастер с мешающей застегнуть сорочку повязкой на горле и Харрисон, только что закончивший рассказ.
— Не понимаю, молодой человек, почему вы погрешили на Хэмпа? — удивленно проговорил француз. — Несчастный старик! Вот была бы потеха, явись вы его арестовывать.
— Хэмп даже вида крови не выносит, — добавил капитан. — Потому и убежал от трупа Бейлса.
— Да, но запах бренди! Я думал, вы намекаете мне на него.
— Бренди? Ах, бренди! Точно, припоминаю. Разило, как из бочки. Да только я вам намекал на запах эвкалиптовой настойки, которым Вудс, по-моему, пропитался насквозь. Что он с ней делал только?
— Горло полоскал, — отвечал О'Найл. — От него всегда разит. Мы-то уже смирились. Ну и чутье у вас, мсье Пастер!
— Не курю, знаете ли. И никогда не курил. Так или иначе, а мой нюх помог нам раскрыть преступника, на счету которого даже не сто, а куда как больше жертв.
— Неужели он и вправду такой зверь? — проговорил Эзра и осекся — тактично ли такое сказать оборотню.
— Он человек, — горько усмехнулся Пастер. — Единственное животное, для которого убийство себе подобного норма, а не печальная необходимость.