– Ахилла засекли в серьёзной переделке в Раменском. Владимир Кондратьевич уже выделил отряды для облавы, мы отправляемся с ними.
– Нет, – едва не простонал Арагорн, – Черт возьми, ну почему именно сейчас?! Ни часом раньше, ни часом позже?
С мелодичным звоном разъехались двери лифта. Арагорн бросил на них исполненный муки взгляд.
– Ненавижу свою работу! – с чувством выдохнул он. Послал прощальный взгляд кабине лифта, которая всего за несколько секунд могла бы довезти его до Алессандры, повернулся к брату, и, процедив сквозь зубы: "Ну, пошли!", бегом бросился к выходу.
* * *
Для операций "Бастиона" Владимир Кондратьевич всегда старался выделять самых лучших своих ребят. Разумеется, омоновцам не рассказывали, что отправляют в прошлое, но кое-что неизбежно приходилось пояснять, ведь то, что им предстояло увидеть в проходах, не могло не вызвать вопросов даже у самых дисциплинированных бойцов.
Впрочем, сам командир ОМОНа никогда не напрягался с придумыванием подходящих объяснений; разработка "легенд" лежала на "Бастионе". Но даже Папыч не всегда был в силах придумать логичные объяснения, если операция проводилась в особо экзотических проходах. Например, если предстояло оказаться свидетелем великой битвы колесниц при Кадеше, когда с помощью дрессированных львов египтяне разгромили хеттов. Тут любое воображение бессильно; человеку, обладающему хотя бы зачатками здравого смысла,
такое
логично не объяснишь.
В подобных случаях выход оставался один – говорить правду, а потом отправлять бойцов в техцентр на коррекцию памяти. Операции с привлечением ОМОНа никогда не длились больше суток, и Папыч не видел ничего плохого в том, чтобы стереть у бойцов из памяти этот день. Всего один день, это совсем не страшно.
Владимир Кондратьевич, понимая, что иного выхода нет, манипуляциям с памятью своих ребят всё равно не радовался. Мозг – это штука сложная, как работает, учёные так до конца и не разобрались. Да, один раз получилось стереть память как нужно, но вдруг в другой раз что-то сорвётся, и боец навсегда дураком останется? А ребят терять не хотелось – опытных, умелых, надёжных и проверенных профессионалов заменить не так просто.
Всё изменилось, когда в "Бастионе" несколько лет назад начали работать Петровичи. Братья умело решали большинство проблем, и в проходах ОМОН стал требоваться гораздо реже. После появления Петровичей бойцов майора Кукаренко стали привлекать в основном к операциям здесь, в настоящем. И хотя в глубине души Владимир Кондратьевич по-прежнему считал, что отряд ОМОНа будет поэффективнее двух пусть даже самых подготовленных специалистов, он всё равно радовался, что его ребят больше не отправляют в проходы и, особенно, на коррекцию памяти.
Однако даже после нескольких лет такой жизни, уже немного привыкнув к тому, что в проходы их отправляют теперь редко, Владимир Кондратьевич всё равно каждый раз радовался, когда Папыч говорил ему, что они нужны тут, а не там. Где угодно – хоть в худших криминальных районах Москвы, хоть на крайнем Севере, хоть на воюющем юге, да хоть у чёрта на куличках… Что угодно лучше, чем проходы.
* * *
Илья проснулся с трудом – Яну пришлось долго трясти его за плечо.
– Выпей, – протянул он ему чашку.
– Что? – Илья спросонья не понял, почему Ян говорит с ним по-гречески.
– Пей лекарство, – уже по-русски тихо повторил Ян.
Тяжелая голова немилосердно гудела, но Илья всё же достаточно пришел в себя, чтобы понять, что он – в лагере, в шатре Ахилла, что рядом – Брисейда, а за тонкими полотняными стенами – мирмидоны. Значит, нужно соблюдать конспирацию.
Илья послушно выпил протянутую микстуру и поморщился:
– Что за лекарство?
– В нашем техцентре соорудили. Обещали, что через полчаса будешь как огурчик – свеж и полон сил.
– Хорошо бы, – Илья откинулся на постель, – Ну, а что у нас в программе на сегодня?
– Битва, – пожал плечами Ян. Обычно веселое и добродушное, сейчас его круглое лицо было замкнуто и сосредоточено. – И если её греки тоже проиграют, то тебе придется вызывать Гектора.
– А если выиграют?
– Все равно придется, но позже.
Илья прикрыл глаза. Ни он, ни Ян уже больше не делали оговорку "Если только не найдут настоящего Ахилла".
– Фрейтс с этим лекарством принимать можно, ты не знаешь?
– Илья, – нахмурился Ян, – Прибереги последнюю дозу фрейтса для поединка с Ахиллом. Не всё так плохо, подожди немного, сейчас препарат подействует, и тебе станет лучше.
Лекарство и впрямь вскоре действовало. Но как-то странно. Впрочем, едва ли Илья отдавал себе в этом отчет. Действительно, голова прояснилась, а симптомы простуды – нет, не исчезли, но отступили куда-то на задний план, настолько дальний, что факт их наличия уже не имел никакого значения. Зато появилось легкое, но непрерывно зудящее раздражение. Выводило из себя абсолютно все: шум лагеря, запах в палатке, вкус воды, прикосновение к доспехам, собственные волосы, легкое онемение тех частей лица, над которыми колдовал стилист, выражение зеленых глаз Брисейды, манера Патрокла покашливать у полога прежде чем зайти. Раздражало то, что битву начинали затемно, ещё и рассвести не успело. Раздражало пыльное поле перед стенами Трои, выводили из себя напыщенные речи Агамемнона и бестолковые перемещения греческой армии, действовали на нервы крики раненых, лязг скрещивающегося оружия противно ввинчивался в мозг. И то, что битва длилась до бесконечности долго, сводило с ума.
Раздражение нарастало, превращалось в злость. Злость кипела и переходила в застилающую глаза ярость. Илья почти не отдавал отчет своим действиям – он вламывался в самую гущу битвы, крушил направо и налево, не замечая ничего вокруг. Он разил и разил – без устали, без остановки; он выплескивал неизвестно откуда взявшуюся, рвущуюся наружу агрессию, рубя испуганных его напором троянских солдат.
И когда битва завершилась, впервые за последнее время победой греков, когда армия громко приветствовала своего героя, чье пугающее, безумное бешенство вселило страх во врагов и помогло их разбить, Илья едва ли обратил на это внимание. Его буквально трясло от беспричинного неудержимого гнева, так и не утихшего в самой гуще битвы, и бурлящее во всем теле лихое буйство требовало немедленного выхода. Славящие удаль Ахилла греки спешили убраться с его пути, мирмидоны старательно избегали его взгляда.
Необузданное, остервенелое исступление, завладевшее Ильей, не ослабевало – он метался в маленьком шатре, словно дикий зверь, заключенный в клетку и, сам того не осознавая, искал, на чем бы сорвать переполняющую его агрессию.
И если греки могли убраться с его пути, а мирмидоны – отвернуться или держаться в сторонке, то испуганной зеленоглазой Брисейде прятаться было некуда. И некого было звать на помощь, когда Илья уставился на пленницу бешеными, побелевшими глазами, со зрачками, сжавшимися в булавочные головки.
* * *
Бесконечная холодная ночь все-таки закончилась. Арагорн был зол: он устал, промерз и хотел спать, а время потеряно впустую – и с Алессандрой объясниться не вышло, и Ахилла не взяли.
Последнее злило больше всего – ведь казалось, что они подошли так близко! Омоновцы прибыли в Раменское поздно – что бы там ни происходило, всё уже закончилось, оставалось ловить убиравшихся с места происшествия участников. Ребята майора Кукаренко умело обложили район и взяли всех, кого смогли, но Ахилла среди них не было.