Только если все разговоры о серьёзных экологических проблемах планеты, пусть даже и из уст прекрасной бразильянки, оставляли Арагорна равнодушными, то истории, которыми делились активисты Всемирной Продовольственной Программы, были ему близки и понятны. Может быть, потому, что Джейк с Карлосом обладали даром талантливых рассказчиков. А, может, потому, что многое из того, о чём говорили ООНовцы, Арагорну с братом довелось увидеть лично. Детей, поседевших от голода. Матерей, варивших камни, чтобы обмануть засыпающих малышей видом готовящегося "ужина". И стервятников, терпеливо следующих за похожими на скелеты, но ещё живыми людьми…
– В Бразилии, конечно, всё далеко не так экстремально, как было в Судане в середине девяностых, – рассказывал высокий блондин Джейк о проекте, который привёл их в Южную Америку, – Но люди всё равно голодают. И умирают от болезней, вызванных плохим питанием. В Бразилии недоедает более двадцати миллионов человек, и когда я говорю "недоедает", я имею ввиду, что у них нет денег на то, чтобы питаться даже один раз в день. Нам удаётся кормить около четырех миллионов семей, но этого все равно недостаточно.
– Вы для этого сюда и прилетели – расширять сферу гуманитарной помощи? – уточнила Алессандра.
– Если бы, – развёл руками кругленький смуглый Карлос. Переглянулся с Джейком и признался: – Несколько месяцев назад один из очень уважаемых банков Бразилии предложил нам дельную программу борьбы с голодом в штате Мараньян. Мы перечислили весьма значительную сумму в поддержку этой инициативы. Но, как оказалось, средства так и не были потрачены по назначению. И мы летим выяснять, что случилось.
– Ох, не надо бы им говорить вслух об этих вещах, – тихо прошептал следящий за разговором цыган на ухо Арагорну. – За такие деньги ведь убьют и не посмотрят, что они из международной организации.
Арагорн задумчиво кивнул. Теперь ясно, почему эти двое летят частным рейсом, да ещё и вместе с делегацией победительницы конкурса красоты для прикрытия, и почему секьюрити всполошились при виде нежданных пассажиров – его и Лекса – в самолёте. Люди, укравшие большие деньги у ООН, примут все меры для того, чтобы проверяющие не добрались до пункта назначения. А Джейку с Карлосом вообще надо бы молчать о цели поездки. И не только частным рейсом лететь, но ещё и охрану с собой взять, она бы им не помешала…
Как обычно в таких делах, Арагорн оказался прав.
* * *
Поздними вечерами парковка у "Сестёр Хилтон" и примыкающей студии всегда пустовала, однако сегодня в тишине и пустоте, окружающих одноэтажное здание, таилось что-то настолько жуткое, что это почувствовал даже Ломец. Нервно сглотнув, он медленно вытащил из бардачка пушку, машинально отметив, как скользит гладкий металл в его мигом вспотевших руках. Оглянувшись, заметил, что лица его товарищей тоже были напряжены до предела.
Плотная темнота покрывала первый этаж, и только размеренно мигал над дверью одинокий зеленый огонек сигнализации. Подозрение, что случилось что-то серьезное, превращалось в уверенность.
Ломец пошарил рукой по стене, разыскивая выключатель. Вздрогнул и на секунду зажмурился – свет спрятанных в темных потолках ламп, продуманно освещавших выставленные картины, показался ему ослепительным. Когда глаза немного привыкли, он почти сразу обнаружил признаки пронесшейся в "Сёстрах Хилтон" катастрофы – чёрные полотна, развешенные по стенам, перекошены, а то и вовсе сорваны.
На входе в студию – застывшее тело. Внутри – перевёрнутые мольберты, разбросанные по полу холсты и лужицы разлитых красок. Осколки. И запах. Запах отстрелявшего оружия. И крови.
Ломец недоверчиво покачал головой. Хохлома всегда отличался разумной осторожностью и рисковал весьма продуманно. Именно за это Ломец так ценил своё место – где ещё тебе обломится столько бабла всего-то за то, чтобы найти и изъять какое-то ценное старьё?
Хохлому в разгромленной студии он увидел не сразу. Тот обнаружился на высоком стуле перед мольбертом у окна; голова бессильно откинута, руки безвольно висят вдоль тела.
Ломец обернулся.
Ренат и Эдик с Димоном стояли позади него и одуревшими испуганными глазами оглядывали разгромленную студию. Они росли на рассказах и детских воспоминаниях о репортажах про беспредел девяностых, втихаря мнили себя крутыми пацанами, повидавшим кое-чего на своем веку, и сейчас, в студии, где пахло кровью и отстрелявшим оружием, отчётливо поняли, насколько наносная вся их крутизна.
Ломец остался спокоен – он служил в горячей точке и видел смерть.
Он долго смотрел на ошалевших парней, потом медленно обвел взглядом студию, остановился на Хохломе. Он не испытывал каких-то особо тёплых чувств к старшаку, не был к нему привязан и не брал его за образец для подражания. Более того, раньше он презирал всяких там мазил и прочих придурков, страдающих ерундой под названием "искусство"; он их и за людей-то не держал, в его внутренней иерархии они находились где-то между педиками и лохами. У старшака были странные повадки, недостойное хобби и внешний вид, за который, не знай его Ломец и встреть где-нибудь в переулке ночью, обязательно бы наподдал. Кроме того, Хохлома никогда не сидел, так что по старым понятиям и уважения-то не заслуживал.
Только вот не зря эти понятия постепенно становились старыми. Раньше выше вора в законе, казалось, и быть никого не могло. Но что-то менялось в стране; молодёжь начинала больше уважать не за число ходок, а за способность их избежать. И за способность делать деньги. И за умение при этом оставаться на свободе и вести хотя бы внешне законопослушный образ жизни. И Ломец тоже, едва ли не против воли, уважал Хохлому за умение вести дела. А ещё немного побаивался – порой в прозрачных глазах старшака вспыхивало что-то такое бешеное, буйное и дикое, что заставляло Ломца ёжиться.
Анализировать свои эмоции Ломец никогда не пробовал. И сейчас он не размышлял о том, отчего так противно вдруг заныло у него в груди. Он знал только одно – в том, что здесь произошло, есть что-то неправильное. Настолько вопиюще неправильное, что откуда-то из глубины поднималась волна самой настоящей звериной ярости.
Подбородок у Ломца напрягся, стал квадратным, а глаза превратились в узкие лезвия. В голове назойливо вертелась фраза из старого фильма, название и содержание которого он давным-давно позабыл. Но единственная всплывшая фраза оказалась очень кстати.
– Мы отомстим, – произнес Ломец, чеканя каждое слово. – Не знаю как, но мы страшно отомстим.
Именно в этот исполненный подлинного драматизма момент тихо, но протяжно застонал Хохлома.
* * *
Когда Илья пришел в себя, то обнаружил, что он сидит в шатре Ахилла и неотрывно смотрит на тлеющие в высоком треножнике угли. От вечернего боя в памяти остались лишь обрывочные воспоминания, больше похожие на случайный набор кадров, и два неглубоких, но болезненных пореза на предплечье. Илью знобило и тошнило, голова кружилась, и ему казалось, будто он только что очнулся после то ли бреда, то ли сна, то ли короткого помутнения рассудка… Да что же за заразу такую он подцепил?
Порывшись в вещах, Илья нашел оставленное Яном лекарство, проглотил ещё одну таблетку и снова уселся у треножника.