И вдруг камеры начали гаснуть одна за одной. Это каторжники стреляли по ним из автоматов и выводили из строя.
– Мэриан! – опомнилась я. – Сделай же что-нибудь!
– Не могу! – закричала она с надрывом в голосе. – Это уже помещения для солдат. Тут нет слезоточивого газа!
Она застучала пальцами по клавиатуре. Я не понимала, что она делает. Но только тут масштабность всего произошедшего начала доходить до меня. Если каторжники уже ворвались в помещения для солдат, где им быть не следует, разве не пойдут они дальше? Весь беззащитный корпус открыт перед ними, как на ладони. Тысячи мирных жителей, которым даже бежать негде в закрытом пространстве. И что же теперь делать? Должен же быть какой-то выход?
Я все еще была уверена, что Мэриан знает его. Но сейчас она соединилась с комендантом Арнольдом Расселом и закричала ему по связи:
– Мистер Рассел! Они уже ломают дверь из каторжного отделения!
Значит, эта дверь была единственным, что отделяла толпу озверевших каторжников от свободы. И что отделяло невинных жителей от верного убийства. Если каторжники поубивали всех солдат, разве будут они щадить других людей?
«Дверь должна быть очень крепкой, – успокаивала я себя. – В каторжные отделения не делают плохих дверей. Они не смогут сломить эту защиту».
Они обстреливали ее из нескольких автоматов сразу. А потом начали долбить ее столом, как тараном. Я не слышала, о чем говорили Мэриан с Арнольдом Расселом. Все мое внимание было приковано к экрану. Казалось, это страшный сон. Ты видишь его, но ничего не можешь сделать. Все не в твоей власти.
Потом кто-то из каторжников догадался выстрелить в камеру, и этот экран погас. Что там творилось, было одному богу известно.
Тут включилась сирена, оповещающая об опасности. Она завыла уныло-протяжно. Это было похоже на похоронные вопли. Как ужасно будет умирать под такие звуки. То, что дело кончится смертью, было очевидно. Я уже поставила себя перед этим фактом. Правда, сердце отказывалось в это верить. Но весь разум как на ладони видел эту истину: взбунтовавшиеся каторжники передушат всех людей в корпусе. Это очевидно. Несправедливо, нереально и просто глупо. Но очевидно.
Мэриан посмотрела на меня. В глазах ее стояли слезы. Она думала о том же, что и я. И когда она схватилась за телефон, я поняла, что она собирается делать.
Она набирала номер Криса, когда дверь из каторжного отделения не выдержала натиска. Она упала, и каторжники хлынули наружу сплошным потоком. Это было как прорыв плотины. Только последствия были ужаснее.
– Крис! Крис, ты где сейчас? – кричала Мэриан в трубку. Взгляд ее метался от одного уцелевшего экрана к другому. Она надеялась увидеть там сына. – Крис, сейчас же срочно поднимайся ко мне… Ничего не случилось, потом объясню…
Она не договорила. Даже я услышала взрыв каких-то звуков, доносящихся из трубки. Крис закричал. Связь оборвалась. Из телефона доносились лишь гудки.
– Крис! Крис! – закричала в трубку Мэриан.
Потом она отшвырнула от себя телефон и побежала к выходу. Я смотрела вслед ее удаляющейся спине. Ничего сделать я не могла. Пока Мэриан была рядом, мне казалось, что я хоть в какой-то безопасности. Но если наблюдатель бежит со своего места, чтобы спасть ребенка из рук бешенных каторжников, то дело совсем плохо.
Я осталась одна.
– О боже, – прошептала я.
Я понимала, что бог тут не поможет. Я осталась совершенно без какой-либо опоры. Ноги меня не держали, и я села на стул. Я тупо смотрела на экраны. Они показывали помещения всего корпуса. И можно было видеть, как туда врываются каторжники с автоматами и стреляют по всем подряд. Люди бегут от них, падают, а по их трупам бегут другие. А потом кто-нибудь из них стреляет в камеру, и экран тут же потухает.
Такое увидишь разве что в страшном сне. Или в плохом триллере. Но почему-то это происходило на самом деле.
Я подумала о Дэне. Я тоже могла бы побежать, как Мэриан, надеясь найти его где-нибудь в этих закоулках. Но это значило бежать навстречу озверевшим каторжникам. Я не могла сдвинуться с места. Здесь я пока еще была в безопасности. Отсюда я могла видеть их продвижение по корпусу. Но если я уйду отсюда, то потеряю связь с этим. Я не буду знать, насколько они далеко или близко. Я буду не готова к их вторжению. Уж лучше оставаться здесь.
Наблюдательный пункт – это последнее место, куда они доберутся. Мы находимся на верхнем этаже. Рядом с нами только оранжерея и обсерватория. Но как бы далеко я не была сейчас от каторжников, я знала, что когда-нибудь они доберутся и досюда.
Максимально далекое расстояние, куда я могла от них убежать, было окно. Я действительно подбежала к нему. Была бы я на Земле, я бы не раздумывая выпрыгнула в него и разбилась насмерть. Тогда я убила бы себя сама, а не позволила сделать это кому-то другому. Я не оставила бы им свое тело на потеху. Но здесь окно не открывалось. Оно было герметично. Стекло, наверное, с палец толщиной. Его ничем не разобьешь. Было бы так хорошо – разгерметизировать корпус, чтобы все тут задохнулись. Все равно нормальных людей скоро здесь не останется, а озверевших каторжников надо кому-то остановить.