Брак остается самой распространенной формой союза, символом ответственности перед обществом и перед Богом, если он заключается в церкви. Но в толерантном обществе, где на первое место ставятся права личности, эта ответственность может слишком давить на личностные ориентиры: упование одного партнера на то, что другой поможет ему стать самим собой, так сильно, что союз может восприниматься как некое отчуждение. Количество разводов значительно увеличилось за последние тридцать лет: в среднем на три брака приходится один развод, а в столице и крупных городах распадается каждый второй брак. Пары расстаются все раньше: согласно данным Национального института статистики и экономических исследований (INSEE), из 134 000 пар, развод которых имел место в 2004 году, около 20 000 состояли в браке менее пяти лет; риск расставания наиболее велик примерно после трех лет брака, и трудности нарастают, когда у пары появляется ребенок: «супружеская пара» становится «парой родителей», имеющих общие обязанности по отношению к детям; развод при этом, по мнению Розин Кюссе, воспринимается как «переходный этап в истории семьи», а не как разрыв. Развод дает паре, лишенной иллюзий, но остающейся родителями, свободу обрести счастье в новом союзе. «Пара больше не является частью семьи, это отдельное понятие», — констатирует Роберт Нойбургер, длительное время возглавлявший Французское общество семейной терапии; при совместном воспитании детей супружеские отношения становятся «братскими».
Тем не менее никогда так сильно не верили в любовь, как это происходит сегодня, немецкий социолог Ульрих Бек говорит даже о «светской религии любви». В современной паре любовь черпает свою власть в возвеличивании «Я», личности: именно любовь дает каждому чувство собственной значимости и силы, тем более ощутимое, что любовь больше не рассматривается с экономической и социальной точек зрения, что было характерно для предыдущих веков, и что она стала способом самовыражения личности. В равновесии жизни пары центральное место занимает секс: телесный союз служит мерилом для определения степени счастья партнеров. Новый любовный порядок строится на культуре гедонизма, отношения длятся до тех пор, пока партнеры находят в них удовлетворение, но подобное возвеличивание удовольствия вызывает фрустрацию. Индивидуализм порождает нарциссическую уязвимость: верность гарантирует искренность отношений, но она продолжается, только пока есть любовь. Поэтому измена воспринимается как нарушение взаимного обязательства из‐за пропавшего влечения: у того, кто обманут, возникает чувство собственной незначительности. Неудача в любви, монотонность желания и страдание, вызванное расставанием, угрожают самоуважению: «Твой силуэт затерялся, как мелкая деталь пейзажа», — писала в 1901 году Лу Андреас-Саломе, будущий психоаналитик, молодому поэту Рильке в прощальном письме, которое его огорчило. «Стать деталью пейзажа» похоже на потерю идентичности, но также наводит на мысль об обновлении при изменении шкалы ценностей: Рильке благодаря этому стал «ювелиром любви на расстоянии» (Натали Эпрон, «Конец любви и его литературная трактовка», 1997).
Лу Саломе была удивительно эмансипированной для своего времени женщиной, чем нажила себе множество врагов. В 1900 году большинство женщин не имели никакой свободы, исполняли те же роли, что и их матери и бабушки, заботились о том, чтобы выставить напоказ свою красоту, подчинялись телесным канонам, предписанным мужчинами, всегда были готовы скрывать свои желания и жертвовать своими интересами, чтобы удовлетворить запросы мужчины, — понятие «своей комнаты»[62] было еще не в ходу. Буржуазная мораль распределяла задачи согласно протоколу, принятому обоими полами и как следует закрепленному: власть женщины заключается в ее сдержанности, которая обязывает мужчину решиться на первый шаг и делать авансы; если он угоден, он принесет союзу постоянство и стабильность, она — нежность и подчинение. Мужчина и женщина оба хотят заключить брак, пара формируется согласно понятному коду, под защитой или контролем расширенной группы лиц, регламентирующей семейную жизнь. Тот же кодекс допускает, что великолепный муж может быть неверным.
Феминистки конца XIX и начала XX века попытались противопоставить неравнозначности ролей отказ от флирта, этого символа различия полов: придать мужеские черты девушкам благодаря образованию, изменить эстетические коды, не допускать кокетства — вот некоторые из правил, по их мнению, способные защитить их от мужского доминирования. Для множества феминисток замужество представляло собой ловушку; доктор Мадлен Пельтье, считавшая, что в будущем брак отпадет, предлагала женщинам переодеться в мужскую одежду и отказаться от сексуальных отношений. Леонтин Занта, первая в истории женщина, получившая докторскую степень по философии, в 1920‐х годах занимала схожие позиции, ведя борьбу «против того, что называют нашей женственностью, развившуюся за века галантной куртуазности». Любовь и секс по сути своей предполагают неравенство и отчуждение, заставляя влюбленную женщину отрекаться от своей воли и прав. Дружба предпочтительнее любви, над ней не ставятся эксперименты, по крайней мере эксперименты с разводами. Получившая образование «новая женщина» в состоянии сама достичь расцвета и добиться уважения со стороны мужчин.
62
Отсылка к эссе Вирджинии Вулф «Своя комната», оказавшему большое влияние на феминизм второй половины XX века.