Постепенно Жюли начинает все же прозревать. Она замечает, что ее любовник суховат, ветрен и даже пуст; в его светской жизни ничего не изменилось: он «с энергичностью белки» добивается успеха, продолжает видеться с мадам де Монсож и уклоняется от вопросов и разговоров на «горячие» темы. Никакая рутина, никакие договоренности не защищают любовников; существует лишь природный импульс, но достаточно ли лишь сил природы, чтобы обеспечить страстную и длительную связь? Изменяет ли он ей во время своих отлучек? В их близость проникло недоверие; она с горечью понимает, что любовь для него лишь «издержки возраста», иначе говоря, способ провести время. Он наконец порвал со своей старинной возлюбленной, но наносит ей так называемые дружеские визиты и по-прежнему услужливо и неловко расхваливает ее; на этот раз Жюли выходит из себя и устраивает ужасную сцену. Гибер и не думает ее утешать, отвечает презрением; скрывается, увиливает от свиданий, без предупреждения исчезает из Парижа; она сходит с ума от беспокойства; он не бросает, но и не удерживает ее. Вместо любовных излияний она встречает холодность и непонимание: «Вы причинили мне острейшую боль, способную глубоко ранить честную душу. <…> Я прекрасно знаю, что не найду в вас утешения, в вашей душе нет ни нежности, ни чувств…»
Жюли, независимая женщина редкого интеллекта, чей салон привлекает величайшие умы современности, — теперь всего лишь растерянная жертва; она испытывает стыд и ярость, оттого что любит пустого человека, но не в ее власти разорвать эту тираническую связь. Она раскаивается, но и Гибер не бесчувственный человек. Бури в их отношениях сменяются нежным игом, более желанным, чем райские удовольствия. На этот раз Гибер отсутствует по уважительной причине: он уехал в провинцию навестить родителей. Его письма вновь становятся нежными и меланхоличными; он привязан только к ней, она занимает все его мысли. Однажды утром он врывается к ней, и она падает в его объятия; все протесты затухают: «Какие ужасные намерения у меня были! Не видеть вас больше! Это было бы невозможно, и вы это прекрасно знаете». Минутная слабость уничтожила все попытки обрести разум, ей стыдно вновь и вновь проваливаться в забытье. Любовь-ненависть, страсть против страсти. Конец 1774 года ужасен: оплакивает любовь Мора, чувство вины потихоньку разрушает ее, Гибер продолжает быть неверным хозяином ее сердца. Все это изнурило ее, и она заболела; в письме, которое она датирует «всеми мгновениями своей жизни», она упивается любовью, неотделимой от страдания; ее мучает чахотка: «Друг мой, я страдаю, я люблю вас, я жду вас». «Я люблю вас так, как следует любить, сверх меры, безумно, отчаянно». Любить, ждать, мучиться, молчать — такова участь ее «огненной и страдающей души».
Жюли с детства знает горький вкус несчастья. Она не стремится ни к счастью, ни к мирному союзу, предложенному Даламбером. Одна лишь страсть делает ее живой, но страсть — это болезнь. Когда она узнала, что Гибер снова увиделся с мадам де Монсож и провел с ней всю вторую половину дня и весь вечер, пока она, Жюли, ждала его, ее ревность разгорелась с новой силой; ей не приспособиться к этим лживым отношениям, только решительный разрыв может ее спасти. «У меня одно желание, одна потребность — никогда больше вас не видеть наедине. Оставьте меня. Не рассчитывайте на меня больше». «Друг мой, избавьте меня от несчастья любить вас». Она ловит каждый свой вздох и не скрывает чувств, ложь и лицемерие для нее — страшное предательство, и жалкие оправдания любовника кажутся ей очередным издевательством. Ее решение на этот раз кажется бесповоротным. Для чего продолжать, если «по вечерам кажется, что назавтра лучше бы не просыпаться»?