После этого вся ее жизнь сводится к отчаянному усилию животного вырваться из капкана. Жюли знает, что просит у любовника невозможного: как она может удержать этого еще молодого мужчину, соблазнительного, вызывающего всеобщее восхищение, который в свете буквально нарасхват? После двух недель молчания она немного успокоилась и, вглядываясь в себя, снова взялась за перо: «Я пришла в себя, я судила себя и вас, но обвиняю только себя». В этих строках есть потребность в искуплении, но и гордыня героини; она — Федра, страстная любовница, такой любви, как ее любовь, не знал никто, и фатальность, внутренняя неизбежность удручает ее. Так, когда Гибер сообщил ей, что родители хотят, чтобы он женился, она готова к жертве, к мукам даже, при условии, что он не будет ей лгать и что их любовь останется незапятнанной: «Скажите мне, что любите другую; я этого желаю, я этого хочу». Он осторожно — и, вероятно, из жалости — говорит, что это будет брак по расчету, практически навязанный ему семьей, и на их союзе этот брак практически не отразится. Она не подозревает, что любовник уже дал согласие, что, отсутствуя у нее, он в это самое время навещает красавицу, за которой ухаживает, и что дата их свадьбы вот-вот будет назначена.
Избраннице, мадемуазель де Курсель, семнадцать лет; она умна, богата, красива и преклоняется перед претендентом на ее руку и сердце. Семьи обо всем договорились. Время поджимает, и Гибер не может больше скрывать сложившуюся ситуацию. Он наконец признается. Боль Жюли так сильна, что лишь смерть кажется ей избавлением: «Я не могу больше жить», — пишет она ему назавтра. Она изнурена и признает себя побежденной. Она может лишь созерцать свои страдания; ей давно известно, что любит Гибера не за какие-то его таланты, а за качества, которые сама ему приписала. То же самое уже было с Мора, до Гибера. Обманутая супруга могла бы сохранить достоинство, благородно простив изменника, но у несчастной Жюли нет такого статуса. Она не смиряется с поражением, а соглашается на него и тем утверждает себе свою свободу: «Я жду, я желаю, чтобы вы женились», — повторяет она. «Я как больной, ожидающий операции». Возможно, она все еще надеется выздороветь…
Как большинству женщин, Жюли интересно узнать, какова ее соперница. Однажды в мае 1775 года она узнала, что Гибер ждет у себя мадемуазель де Курсель и ее мать, и, не в силах противиться желанию застать их, без предупреждения приходит к хозяину квартиры. Жюли приветлива, полна очарования, какой она умеет быть, когда желает кому-то понравиться; ее любовник может не волноваться. Мадемуазель де Курсель говорит «очень приятно», и Гибер тает от признательности, сраженный великодушием подруги, делающей последнее усилие любви.
Конечно, Жюли не лжет, ей несвойственно притворяться, но беды сломили ее волю. Назавтра она оказывается всего лишь обессиленной брошенной женщиной, отдавшей неблагодарному и неверному мужчине больше, чем жизнь: ради Гибера она пожертвовала чистотой любви к Мора и спокойной совестью. Она понимает, что творится у нее в душе, но это не служит ей ни утешением, ни тормозом, и она отказывается отвлекаться от случившегося, от всего того, что называет «расточительством». Посыпались упреки, полные горечи, порой жестокие; она пробует все — дерзит, угрожает, грубит, заносится; каждое ее письмо к любовнику сочится «желчью и ядом»; ей больше не нужна его жалость, и она свирепо обвиняет его в «черствости», «варварстве», «низости»; ее «приступ отчаяния длился шестьдесят часов». Когда речь идет о разрыве столь страстных и подчас неистовых отношений, о правилах приличия можно забыть.
Гибер должен присоединиться к семье своей будущей жены в их замке Курсель неподалеку от Жьена за несколько дней до свадебной церемонии, намеченной на 1 июня; он получает от Жюли последнее сумбурное письмо, написанное 21 мая, в котором она обвиняет его в отсутствии любви, доброты и искренности: «Ах, какую боль вы мне причиняете! Не желаю больше вас видеть!» Она и желает, чтобы он вернулся на улицу Сен-Доминик, но и не может больше выносить его присутствия.
Для Гибера разрыв этих отношений — счастливое начинание, для Жюли же — патетический финал. Он влюблен, и он эгоист; перед ним — новая счастливая жизнь; его супруга тактична и нежна, их дом дышит гармонией. Жюли страдает, для нее не существует никаких чувств, кроме отчаяния. У нее есть силы только на то, чтобы умереть, это «наиболее насущная потребность души». Гибер тем не менее не против того, чтобы объясниться и оправдаться. Он приходит к ней, и ссоры возобновляются; она высмеивает эту «пресмыкающуюся семью», выигравшую бой благодаря тому, что льстила его самолюбию. Письма, которые они пишут друг другу, оказывают на обоих столь тяжелое воздействие, что, едва вернувшись к себе, он опять берется за перо и вымаливает прощение: «Мне очень жаль, я каюсь и умираю от угрызений совести; я потерял сон, я в отчаянии от того, что обидел вас… Завтра я брошусь вам в ноги и буду молить о пощаде».