Он всячески изворачивался, но Стоун и Гул расправились с его колебаниями спокойно, практично и по-деловому. На самом деле, в соответствии с законом, выбора никакого тут и нет, так что, когда дошло до официального голосования, Пейнтер произнес «виновен» в отношении каждого, хотя и нерешительным, сомневающимся тоном. Стоун, исполняющий обязанности обвинителя, тем временем быстро и решительно писал, склонившись над столом: «Обвинения признаны доказанными, и все обвиняемые приговариваются к смерти через повешение на борту корабля его величества в обозначенное время».
Он внимательно и беспристрастно просмотрел бумагу, кивнул и передал для подписания остальным членам трибунала.
Это был ужасный документ, и ни одному из капитанов не доставляло удовольствия подписывать его, даже Гулу. Ещё менее им хотелось переходить к следующей стадии, когда приведут заключённых и в гробовой тишине, в которой слышны лишь обычные корабельные звуки и отдалённый крик «Уборщики, уборщики на корму, слышите?», обвинитель сурово и невозмутимо прочтёт этот документ, и за всеми юридическими штампами и повторами каждый обвиняемый чётко и ясно услышит свой приговор.
Мерзкое дельце. Джек, холодно и не очень вежливо распрощавшись с Гулом и остальными, поднялся на палубу. На корме сигнальный старшина складывал флаг трибунала, и, глядя полуприкрытыми глазами на сияющую в солнечном свете воду, Джек заметил, что «Сюрприз» под пронзительный визг дудки над вращающимся кабестаном уже двигается к своему наветренному якорю.
Стивен Мэтьюрин ждал его у трапа, с таким же мрачным и усталым лицом, как и у самого Джека. Когда Джек приблизился, Стивен сказал старшему помощнику мистера Уотерса:
— Три капли каждый час, и если возможно, завтра продолжайте давать хинин, — и в молчании прошёл на баркас.
— К левому борту, — велел Джек Бондену, и как только лодка подошла к кораблю, взлетел на палубу, огляделся, убедился, что все в готовности, и скомандовал:
— Мистер Моуэт, просигнальте флагману «Запрашиваю разрешение отделиться от эскадры».
Глава третья
Если бы не возможность встретиться с французским или американским шлюпом, корветом или фрегатом, или хотя бы с приватиром, последняя часть плавания была бы совсем печальной, поскольку действительно могла стать последней и привести "Сюрприз" прямо на верфь для разборки. Офицеры и матросы, исключительно дружная команда, могли абсолютно правдиво утверждать, что при должном обращении он все еще оставался одним из самых быстрых фрегатов флота, его набор был примечательно прочным, и он был крепким, а вдобавок еще и счастливым и способным держаться круто к ветру кораблем; но факты оставались фактами: со времен его постройки в 1780-е фрегаты стали значительно крупнее и на них стали ставить гораздо более тяжелые орудия.
"Сюрприз" устарел, и тягаться с современными "американцами" мог не лучше, чем атаковать линейный корабль. В строю еще оставалось несколько французских фрегатов, с которыми он мог вступить в бой на равных, но они редко выходили в море, так что единственный реальный шанс на сражение (если брать в расчет только национальные флоты) оставался лишь со шлюпом или корветом. Чести в такой победе нет, только позор в случае неудачи, и "Сюрприз" возлагал надежды в основном на приватиров, сильно мешающих британской (и даже нейтральной) торговле между Старым и Новым светом — а в первую очередь на печально известный "Спартан".
Конечно, бессмертной славы в бою даже с необычно тяжелым и мощным приватиром не заработать, но это было бы похвальным деянием, вполне похвальным; и, за отсутствием более выдающегося оппонента, стало бы достойным завершением плавания.
Помимо того, хотя никакой военный корабль, государственный или частный, не мог сравниться с жирным купцом в части тривиальной материальной выгоды, "Спартан" был вовсе не столь уж незначительным призом: необыкновенно быстрый, недавно построенный на отличной верфи, и, если удастся не слишком сильно повредить его при захвате, адмиралтейство наверняка захочет выкупить его; опять-таки, есть еще и награда за экипаж — по пять фунтов за голову, а про "Спартан" говорили, что его команда весьма многочисленна.
Поэтому высматривали его с еще большим рвением чем обычно; несмотря на то, что многие моряки думали, будто удача покинула корабль. Ну а если не корабль, так капитана, что в принципе равнозначно. Убеждение это укоренилось сильнее всего среди тех, кто раньше ходил на китобоях или на рыболовный промысел, поскольку они привыкли наблюдать, как два шкипера с одинаковым опытом, рыбача в одних водах одинаковыми снастями, возвращаются домой кто с полными трюмами, а кто — с пустыми.