Появление заявления в ПБ Фотиева объяснила в «Дневнике дежурных секретарей» следующим образом. Якобы 24 января Ленин вызвал её и «дал поручение запросить у Дзержинского или Сталина материалы по грузинскому вопросу и детально их изучить». Так, во всяком случае, написала сама Фотиева. Правда, только 30 января и с довольно странным пояснением: «Накануне моей болезни, — сказал ей Ленин, имея в виду наступивший в ночь на 23 декабря паралич правой половины тела, — Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об инциденте, и это на меня очень тяжело повлияло»{53}. Такая запись сразу же порождает несколько вопросов. Во-первых, беседа Дзержинского с Лениным состоялась 12 декабря 1922 года, до завершения работы комиссии над докладом секретариату. Следовательно, более месяца спустя Ленину следовало для начала выяснить, завершена ли работа над докладом, каковы его выводы, есть ли решения секретариата, ОБ или ПБ у Гляссер, хорошо осведомлённой о том, а отнюдь не требовать исходные материалы. Понимая то, Фотиева дополняет свою запись: «О том, что вопрос стоит в Политбюро, он, по-видимому не знал». Но тогда возникает второй вопрос: почему же она не растолковала Ленину положение дел? И, наконец, третий вопрос. Невозможно ни понять, ни получить объяснение, на каком основании техническим секретарям и управделами дается поручение не изложить содержание материалов, составив резюме, а именно «детально их изучить»?
Далее Фотиева пытается объяснить причину записи только шесть дней спустя. Оказывается, лишь для возможности изложить дальнейший ход событий. По ее словам — подтверждений им не имеется -25 января Ленин спросил у неё: «получены ли материалы? Я ответила, что Дзержинский приедет лишь в субботу (т.е. 27 января. — Ю.Ж.). И потому спросить его ещё не могла». Здесь возникает очередной вопрос. Ленин поручил Фотиевой запросить материалы у Дзержинского или Сталина. И если отсутствует Дзержинский, почему бы не обратиться к находящемуся в Москве Сталину? Но Фотиева почему-то так не поступает. «Лишь в субботу спросила у Дзержинского, он сказал, что материалы у Сталина. Послала письмо Сталину, его не оказалось в Москве. Вчера, 29 января, Сталин звонил, что материалы без Политбюро дать не может. Спрашивал, не говорю ли я Владимиру Ильичу чего-нибудь лишнего, откуда он в курсе текущих дел?.. Ответила — не говорю и не имею никакого основания думать, что он в курсе дел. Сегодня Владимир Ильич вызвал, чтобы узнать ответ, и сказал, что будет бороться за то, чтоб материалы дали»{54}.
На следующий день, 1 февраля, Фотиева отмечает в «Дневнике»: «Сообщила, что Политбюро разрешило материалы получить. Дало указание, на что обратить внимание и вообще как ими пользоваться… Предполагалось, что для изучения их понадобится недели четыре{55}.
Всего три фразы сразу же порождают два вопроса. Ленин ничего не знает о содержании документов, но почему-то объясняет «на что обратить внимание». Интуиция, прозорливость или нечто иное? И ещё необъяснимое. Сроки работы определены до того, как стали известны и объём, и содержание полученных материалов.
Но самое загадочное во всей этой истории, о которой известно только по записи Фотиевои, заключается в отсутствии ответа на самый простой вопрос — зачем вообще понадобились Ленину, материалы комиссии Дзержинского? Он что, не доверял товарищам по партии, избранным при его личном участии и в секретариат, и в ОБ, и в ПБ? Решил проверить, насколько точно выполняется его предложение, сделанное в письме от 21 октября? А может быть, в требовании материалов, известном только со слов Фотиевой, кроется нечто иное?
В конце февраля выяснилось, что проверочной комиссии материалов по «грузинскому делу», собранных Дзержинским, Мануильским и Мицкявичюсом-Капсукасом, почему-то недостаточно. И Фотиева обращается к А.А. Сольцу — члену президиума Центральной контрольной комиссии (ЦКК), органу партии, выбираемому на съездах параллельно с ЦК для расследования антипартийных поступков членов РКП, с настоятельной просьбой предоставить ей компрометирующие материалы на Орджоникидзе. И получает жалобы членов грузинского ЦК старого состава Окуджавы и Кабакидзе, обвинявших секретаря Заккрайкома в грубости, корыстолюбии, даже в рукоприкладстве. Опровергнутые уже свидетелем действительно бывшего инцидента, свидетелем, заслуживающим полного доверия — членом ПБ, заместителем председателя СНК, то есть самого Ленина, А.И. Рыковым. Опровергнутые Орджоникидзе ещё 22 февраля письменно, почти одними и теми же словами — «гнусные склоки, нелепые слухи», почему у ЦКК больше не было никаких претензий к Орджоникидзе.