−А как сообразили про 'Пек и Прейсфренд'? - поинтересовался Протасов-Бахметьев.
Арсений Вениаминович пожал плечами.
−Сопоставили посещения молодыми людьми этой забегаловки 'Вены', новенький вид топорика и явную глупость убийц, разумеется, - усмехнулся он.
Его прервали.
−А почему глупость-то? - недоуменно спросил Грейг. Он тоже внимательно прочёл газеты.
Корвин-Коссаковский смерил его нечитаемым взглядом и высокомерно усмехнулся. Впрочем, может, высокомерия и не было, но в глазах Арсения Вениаминовича всем померещилась что-то надменное. Но он спокойно растолковал, что глупо убивать жертву, если тебя с ней видели. Ещё глупее приобретать орудие убийства там, где вас могли запомнить, но, если преступникам не хватило ума держаться на расстоянии от жертвы, где уж им было об осторожности с орудием убийства подумать.
−Вас послушать, господин Корвин-Коссаковский, - кокетливо проговорила Елизавета Любомирская, не спускавшая глаз с Александра Критского, - так раскрытие преступлений - пустяк. Между тем, все говорят об изощрённости преступного мышления.
Корвин-Коссаковский усмехнулся.
−Вздор говорят. Я встречал среди преступников хитрых и изворотливых людей, но умных - никогда. Преступники - это бедные любовью люди с оскудевшей душой, перешедшие грань, где злой умысел претворяется в деяние. Это нелюди. Нечисть.
Их разговор привлёк внимание всего стола и стал общим.
Бартенев же, почти не слушая, осторожно переводил глаза с одного на другого молодого человека - но ничего не помогало, и он был готов уже сказать себе, что встреча упырей у Митрофаньевского погоста, что бы там не говорил Корвин-Коссаковский, была просто плодом его воображения. Он досадливо надкусил тетеревиное крыло, немного выпил, и тут вдруг в тихо журчащем за столом разговоре услышал: 'Убийство - это, конечно, глупость несусветная и вздор величайший...'
Порфирий Дормидонтович вздрогнул. Нет, ничего в этих словах особенного не было, но что-то странно насторожило Бартенева, словно кольнуло. Он растерянно поднял глаза и тут в ужасе понял, что не приметил говорящего, единственно, что ему запомнилось - тихий тон мелодичного баритона, голос сдержанный и приятный. Он оторопело повернулся к Корвин-Коссаковскому, и тот сразу, заметив его движение, повернулся к нему. Глаза их встретились, и Арсений поймал взгляд друга, но сделал ему знак не волноваться.
Между тем Протасов-Бахметьев рассказывал девицам анекдот о парижанине, приехавшем в Одессу. Его прекрасный костюм привлёк внимание портного-еврея. 'Скажите, пожалуйста, где вы шили свой костюм?' 'В Париже' 'А это далеко от Одессы?' 'Да, десять тысяч вёрст' 'Кто бы мог подумать? Такое захолустье, а как шьют!' Все рассмеялись, Бартенев теперь не отрывал взгляд от молодых людей, но того голоса, что взволновал его, больше не слышал.
После ужина он торопливо отвёл Корвин-Коссаковского в сторону.
- Я идиот, Арсений, - прошептал он, - я услышал его голос, но не узнал, кто говорил. Но он здесь. Он сказал: 'Убийство - это, конечно, глупость несусветная и вздор величайший...' Это он! Не могу понять почему, но это он!
Корвин-Коссаковский вдумчиво выслушал и кивнул.
- Да потому, что он раньше сказал, что 'забывать о чужих интересах - есть эгоизм невозможный и невоспитанность дурная, отсутствие истинной светскости и добродетели высокой...' - вот что это тебе напомнило. Это говорил Клодий Сакрилегус, демон-инкуб, в твоём видении, дружище.
- Точно, - поразился Бартенев, - жаль, что я его не заметил! Но он здесь!
- Ты только не волнуйся, - успокоил Арсений приятеля. - Конечно, здесь. Я слушал, не обронит ли кто словечко 'шикарно'... - хладнокровно сжал Корвин-Коссаковский руку другу, - но его никто не произнёс. Не волнуйся.
Но сам Корвин-Коссаковский, уговаривая друга не волноваться, нервничал. Арсений знал, что его намерение опознать таинственных упырей и спасти племянниц от столь опасного знакомства - трудновыполнимо, но теперь с горечью понял, что оно почти обречено. Сказать девочкам правду было невозможно, но и скажи он её - воистину принята она будет за 'глупость несусветную и вздор величайший'. Что же оставалось? Арсений Вениаминович поднял грустные глаза на племянниц. Окружённые мужчинами, они оживлённо болтали. Все оборачивалось хуже, чем он предполагал.
Тут Корвин-Коссаковский заметил у окна свою сестру. Мария Палецкая чисто женским чутьём угадала тревогу брата и тихо подошла к нему.
- Ты нашёл их? - губы Марии Вениаминовны почти не двигались.