День похорон Лидии Арсений проклял, ибо никогда не переживал ничего хуже. По церковным канонам, самоубийц и даже подозреваемых в самоубийстве никогда не отпевали в храме, не поминали в церковной молитве за Литургией и на панихидах и не хоронили на церковных кладбищах. Ему самому тяжко было видеть, с каким маниакальным упорством родители выбивали у священноначалия благословение на отпевание своих детей-самоубийц. Кого обманывали? Священник просил Господа: '...со святыми упокой...'. Кого со святыми упокоить-то?
Но сейчас был растерян и смятён. Он считал смерть несчастной помрачением от отчаяния, а убийцей полагал Сабурова, которого считал нечистью, мерзейшим оборотнем. Но кому и что можно было объяснить? В итоге Лидию не отпевали, но благодаря его обширным связям ему разрешили похоронить племянницу на отдалённом погосте в церковной ограде - 'быстро и тихо'.
Они никого не извещали о похоронах, сам Арсений написал только Бартеневу, но когда гроб выносили из дому, во дворе собралась толпа. Публика была снова - 'чистая-с', Корвин-Коссаковский узнал князя Любомирского и Макса Мещёрского. В толпе стояли Герман Грейг, Даниил Энгельгардт, граф Михаил Протасов-Бахметьев, князь Всеволод Ратиев и многие из тех, кого видеть вовсе не желал. Александра Критского на похоронах и соболезновании не было.
При выносе гроба Корвин-Коссаковский уловил разговор князя Любомирского с Протасовым-Бахметьевым.
- Нет-нет, даже келейно молиться за самоубийцу нельзя! Ибо, воспринимая память о душе самоубийцы, молящийся вместе с тем делается как бы сообщником его душевного состояния, входит в область его душевных томлений, соприкасается с его грехами, не очищенными покаянием. - Любомирский был твёрд. - Грех и молиться.
- Ну почему? - Недоуменно почесал нос Протасов-Бахметьев. - По христианскому милосердию и состраданию нужно обязательно молиться за таковых, а Господь рассудит.
- Вздор! Молитва за самоубийц - это тяжкий грех. Не надо быть милосерднее Господа. Умершие неестественной смертью остаются живыми мертвецами, пока их век не кончится. Таких покойников нельзя хоронить, в былые времена их в безлюдных местах и корой и сучьями прикрывали.
Корвин-Коссаковский закусил губу почти до крови и смертельно согрешил, про себя пожелав обоим сдохнуть.
Надо сказать, Порфирий Бартенев подлинно помог ему, пригнал большой лафет из академии, и толпа, жаждавшая подробностей и сплетен, очень скоро вынуждена была довольствоваться пустым двором. Но иные сочли нужным проводить гроб до погоста - для того, как безошибочно понял Корвин-Коссаковский, чтобы было о чём поговорить вечером за партией в вист и вечерним чаепитием.
Искушение - страшное и смрадное, ждало его на Громовском кладбище. Полил дождь - холодный, осенний. Гроб быстро опустили в могилу, служители погоста торопились. Толпа любопытствующих, чтобы не залипнуть в комьях грязи, поспешно разбрелась по своим и наёмным экипажам, озирая церемонию из окон и перешёптываясь. Когда на гробовой холм опустился последний венок, и Мария с Ириной сели в карету, Порфирий Бартенев подал ему руку и усадил в свой экипаж. Они тронулись, но сбоку их обогнал лихач-извозчик. Чёрная карета уже миновала их, и тут из окна её вдруг раздался щелчок и зазвенел напев:
Jeder Tag war ein Fest,
Und was jetzt? Pest, die Pest!
Nur ein groß' Leichenfest,
Das ist der Rest.
Augustin, Augustin,
Leg' nur ins Grab dich hin!
Oh, du lieber Augustin,
Alles ist hin!
Глаза Порфирия Бартенева расширились, встретившись с глазами друга, рука его сжала запястье Корвин-Коссаковского, словно тисками, да что толку: пароконный лихач уже выехал на аллею и уезжал за ворота, между ними были экипаж князя Любомирского и карета Палецких.
Когда же они сами наконец миновали ворота - лихача и след простыл.
Корвин-Коссаковский приказал сестре не выпускать Нину на улицу и спать в её спальне, и никого не принимать. Мария выполнила его приказ, но, к её удивлению, почти никому не приходилось отказывать. Никто не приезжал, разве что Протасов-Бахметьев навестил их, да не приняли. Его не приняли бы в любом случае, Корвин-Коссаковский считал его сплетником и мерзавцем и не замедлил рассказать сестре то, что услышал от Ирины.
Между тем скандальная история стала достоянием света, о ней судачили вкривь и вкось. Судачили бы и больше, но внезапное исчезновение основного героя скандала и гибель его жертвы чуть сковывали уста. Но было кое-что и приятное - Нина начала поправляться, бред прекратился, по ночам она теперь спокойно спала, а однажды утром вдруг проронила и вовсе неожиданное: