Сам Корвин-Коссаковский слышал, как экономка тихо рассказывала горничной, что на Рождество обе барышни на женихов гадали. В одно блюдце положили уголь, в другое - комок засохшей глины, в третье - щётку, в четвёртое - кольцо, затем тянули предметы. Уголь обозначал смерть, глина - остаться в девках, щётка - старого мужа, а кольцо - счастливую свадьбу. И ведь обе они тогда по куску угля вынули...
Ещё и смеялись тогда, не поверили...
Тем временем Елизавету Любомирскую осторожно вынули из петли и снесли вниз. Вид тела, с распухшим лицом, тёмной бороздой на шее и отёкшими руками был так страшен, что слуги в ужасе метнулись, кто куда, расползшись по комнатам испуганными тараканами. У трупа остались только полицейские, Путилин и Корвин-Коссаковский. Лизавета была не в платье, но в длинной белой ночной сорочке, как с ужасом подумал Корвин-Коссаковский, очень похожей на ту, в которой выбросилась из окна Лидия Черевина. Белая тафта... саван...
Тут, к его удивлению, Корвин-Коссаковский заметил, что по шее девицы, рядом со смертной удавкой петли, идёт тонкая цепочка странного металла, похожего на золото с чернью, кулон которой уходит под рубашку, но под полупрозрачной тонкой тканью слегка просвечивает. Это был не крест, но что-то вроде ладанки. Путилин тоже обратил на кулон внимание и осторожно вытащил его наружу. Корвин-Коссаковский вздрогнул и едва заметно побледнел. Он неожиданно вспомнил, что уже видел такой же. Он упал с шеи Нины, когда доктор схватил её за воротник и залепил во время её истерики пощёчину. Сейчас он наклонился над телом, внимательно рассматривая кулон. Да, точно такой же. То же изображение непонятного знака, на обратной стороне - такая же нечитаемая надпись на древнем языке.
Ну и что? Возможно, одна девица просто купила пару кулонов - и подарила один подруге, только и всего.
Но, поразмыслив, Корвин-Коссаковский покачал головой. Нет. Кулон был странен, это он заметил ещё у Палецких. Вещь была необычная, привозная. Елизавета Любомирская была богата и могла позволить себе любое украшение, но почему она выбрала именно эту странную и довольно неброскую безделушку?
Путилин, заметив, как Корвин-Коссаковский разглядывает кулон, быстро спросил:
- Что тут написано?
Арсений вздохнул.
- Не знаю, но странно всё. И надпись непонятная, и вещь... не девичья какая-то. На украшение не похожа. Скорее, амулет какой-то. Надо бы узнать у ювелиров, сама ли она покупала его и откуда вообще вещь? И ещё... Нет ли на сестре такого?
- Ну, это узнать просто, - отозвался Путилин, и они вдвоём поспешили в зал, где уже был установлен гроб Анастасии для прощания с телом.
Сложность была в том, что в зал уже стеклись заплаканные родственники из Москвы и светская публика. Но Путилин кое в чём стоил приказчика гробовой конторы и к вопросам жизни и смерти относился безразлично. Он потребовал быстро вызвать тех, кто выловил тело из Невы и кто обряжал его, и тут же начал пристрастный допрос, вопрошая, был ли на утопленнице кулон с цепочкой? Полицейские твёрдо сказали, что кулона не было, то же повторили слуги в доме.
- Она колье любила с рубинами, - тотчас отозвалась и экономка, - а цепочки не любила и не носила.
- Он мог и быть на ней, да в Неве сорвать его с шеи могло, - предположил один из сыщиков.
Путилин задумался, а Корвин-Коссаковский ещё раз внимательно рассмотрел надпись на кулоне. Тут Ивана Дмитриевича отвлекли полицейские, и Арсений, зажав кулон в руке, вышел из залы, свернул в пустую комнату рядом, и уединился за портьерой у окна.
Ему понадобилась минута, чтобы вынуть из кармана брюк кулон Нины и сравнить оба амулета. Они были абсолютно одинаковы, как серьги из женских ушей. Надпись тоже повторялась. Буква в букву.
...Если бы Корвин-Коссаковский был злопамятным, послеобеденный час принёс бы ему подлинное удовлетворение. И без предсмертных писем трудно было предположить, что некто из слуг затащил девицу на чердак и повесил. Корвин-Коссаковский видел, как князь отводит от него глаза и морщится, вспоминая своё былое злорадство. 'Нет-нет, даже келейно молиться за самоубийцу нельзя! Ибо, воспринимая память о душе самоубийцы, молящийся вместе с тем делается как бы общником и его душевного состояния, входит в область его душевных томлений, соприкасается с его грехами, неочищенными покаянием. Грех и молиться...'