Корвин-Коссаковский тоже помнил эти слова князя и сейчас старался на него не смотреть. Но тут совершенно неожиданно была найдена пропавшая накануне шкатулка. Она оказалась стоящей в зимнем саду на маленьком столе. Справедливости ради стоило сказать, что она совершенно терялась в тени зелёных пальм и была обнаружена дворецким Алексеем Кузьминским, который открывал двери распорядителю похорон. Путилин подоспел к шкатулке одновременно с дворецким, и оказалось, что тут-то и были оставлены, к вящему удивлению домочадцев, два прощальных письма девиц. При этом ни в одном письме не объяснялись причины поступка, лишь говорилось, что жизнь их бессмыслена.
Князь был безутешен, кричал в голос, челядь же на все вопросы полиции только пожимала плечами, объясняя, что в господские дела им соваться было не велено, они и не совались. В шкатулке на дне лежали и визитные карточки, Корвин-Коссаковский неспешно проглядел их. Кроме нескольких, ему не известных, все остальные тут побывали. Герман Грейг, Аристарх Сабуров, князь Макс Мещёрский, Даниил Энгельгардт, граф Михаил Протасов-Бахметьев, князь Всеволод Ратиев, Александр Критский...
Тут к князю по его просьбе пожаловали настоятель Исаакиевского собора протоиерей Пётр Лебедев и отец Платон Карашевич, магистр богословия. Увы, ни титул, но мольбы князя не имели результата. Духовенство, хоть и сострадало несчастному отцу, было твёрже кремня.
- Церковь молится только о своих членах, до самоубийства же доходят люди, самовольно отсёкшие себя от тела Церкви. Господь говорил: 'Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают' - в них страшное предупреждение для маловеров и отступников, - убеждал настоятель храма.
- Зря хлопочете вы об отпевании, прекратите собирать себе на голову гнев Божий. О самоубийцах молиться можно только дома, а подавать о них в церкви ни на Литургию, ни на панихиду нельзя. Господь им судья, а Вы пострадаете за непослушание, - вторил ему отец Платон.
Любомирский рыдал, сулил огромные пожертвования храму, уверял, что ни одна из дочерей не могла покончить собой, запискам же абсолютно не верил.
- Правосудие Божие ошибки не совершит, и этим успокойте себя, елико это возможно, - повторял отец Петр, - Евангельские Писания говорят, что Христос не спасает людей насильно, и души тех, кто не позаботился очистить их при жизни через покаяние и веру во Христа, вряд ли и Господь может очистить, даже если об этом горячо молятся родственники.
Но князь бился головой об стену и заклинал именем Божьим отпеть его несчастных дочерей.
- Как отпевать, если душа перешла в иной мир в настроении, враждебном Церкви? Как можно, молясь за самоубийцу, допустить себя до прикосновения к тому богоборческому настроению, которым душа его была заражена? Как воспринять в свою душу все те хулы и безумные помыслы, коими были полны души самоубийц? Не значит ли это - подвергать свою душу опасности заражения такими настроениями? Обо всем этом должны подумать те, кто упрекает Церковь в немилосердии.
Арсений Вениаминович про себя недоумевал, почему князь-спиритуалист не успокоит себя 'Трактатом о реинтеграции существ в их первоначальных качествах и силах, духовных и божественных' Мартинеса де Паскуалли, а настаивает на православном отпевании?
Но мысли это были праздными. При этом Корвин-Коссаковский в принципе полагал, что девицы все же вовсе не самоубийцы, но жертвы нечистой силы, однако не мог рассказать об этом, тем более убедить священство. Любомирского же подлинно было жаль: он смотрел совсем стариком, сгорбился и ссохся, словно за пару дней прожил десятилетие.
Сам Корвин-Коссаковский раздумывал над совсем другими вещами. Он не знал, как поступить: подождать, пока люди Путилина наведут справки об амулете или сделать это самому? Неожиданно напрягся: мысль, пришедшая ему в голову, ошеломила его простотой и истинностью. Нина перестала бредить и начала поправляться практически с часа смерти Лидии. А почему? Не потому ли, что этот амулет, невесть откуда взявшийся на шее девушки, в это время и слетел с неё? Но раз Нина носила его на шее - кто лучше неё знает, откуда он взялся? Корвин-Коссаковский собирался объехать знакомых ювелиров и уточнить, не знает ли кто из них о безделушке, а между тем - ответ был у него под носом. Костеря себя последними словами за недогадливость и глупость, Арсений, не предупредив и Путилина, выскочил из дома Любомирского и крикнул извозчика. В пролётке вздохнул. Он опаздывал, везде безнадёжно опаздывал, но сейчас ему открывалась единственная возможность узнать, открыть истину. Итак, кто и когда мог дать Нине украшение? От кого она могла доверчиво принять его, не заподозрив дурного? Впрочем, последнее было нелепостью, наивная девица не приучена была подозревать обман. Но если Лидия въявь влюбилась в Сабурова, при этом девицы вовсе не ссорились и не соперничали, не значит ли это, что у Нины был совсем другой кавалер, и именно этот поклонник преподнёс её амулет?