Буццати Дино
Оборотни с Виа Сесостри
Дино Буццати
ОБОРОТНИ С ВИА СЕСОСТРИ
Смерть от инфаркта шестидесятидевятилетнего профессора Туллио Ларози, заведующего кафедрой гинекологии в университете и главного врача больницы Пречистой Девы Марии, а проще говоря - акушерской клиники, взбудоражила всех жильцов дома № 5 по виа Сесостри, принадлежавшего тому же Ларози.
Вот уже пятнадцать лет, то есть с тех пор, как я обосновался в этом городе, у меня здесь небольшая квартирка на четвертом этаже, которая меня очень устраивает, хотя фирма, где я работаю, - реклама и деловое посредничество - находится в центре города.
Виа Сесостри, 5 - дом, построенный в двадцатых годах и выдержанный в стиле этакого венского барокко, - сама респектабельность, воплощенная в камне. Ну прежде всего наш квартал - сегодня, правда, не такой уж модный, но по-прежнему пользующийся прекрасной репутацией. Затем - внешний вид здания, солидный, строгий подъезд, расторопные и предупредительные портье и его жена, просторные, светлые лестницы, безупречная чистота, таблички на дверях квартир... Даже изящество выгравированных на меди букв как бы свидетельствует об экономическом процветании и благонравии жильцов.
Но главное - сами жильцы. Один, можно сказать, лучше другого:
уважаемые в городе лица свободных профессий; их жены высоконравственные, даже если они молоды и красивы; их здоровые, послушные и прилежные в учении дети. Единственный жилец, не совсем вписывающийся в этот солидный буржуазный круг, - художник Бруно Лампа, холостяк, снимающий под мастерскую просторную мансарду.
Зато у него благородное происхождение - он из моденских Лампа ди Кампокьяро.
Однако самым выдающимся представителем маленького однородного клана, обосновавшегося в этом доме, был, конечно же, его владелец Туллио Ларози. Ученый с мировым именем, опытнейший хирург, он и своими личными качествами, и умом выделялся среди остальных. Высокий, худощавый, с тщательно подстриженной седой бородкой, с живыми проницательными глазами, испытующе глядевшими на вас сквозь стекла очков в золотой оправе, с холеными руками, уверенной, даже горделивой походкой и глубоким, проникновенным голосом.
Все жильцы, естественно, нанесли визит и выразили соболезнования еще молодой вдове: Ларози женился, когда ему перевалило за пятьдесят.
Его квартира на втором этаже была роскошной, но не настолько, чтобы подавлять своим великолепием. Сильное впечатление производило достоинство, с каким семья переживала горечь утраты: ни истерик, ни показных сцен отчаяния, как это часто у нас бывает, а безмолвная скорбь и умение владеть собой, что еще больше подчеркивало непоправимость случившегося.
Все понимали, конечно, что похороны будут грандиозными. И действительно, с самого раннего утра засновали взад-вперед члены похоронной комиссии - чиновники и представители самой солидной и уважаемой - это чувствовалось за километр - организации в городе. К девяти часам во дворе вдоль трех стен выросла живая изгородь из венков необычайной красоты.
Как явствовало из некролога, опубликованного семьей усопшего, похороны должны были начаться в одиннадцать часов. Но уже в десять толпа запрудила улицу, и регулировщикам пришлось направлять поток автомашин в объезд. В десять пятнадцать явилась большая группа скорбящих сестер милосердия из акушерской клиники. Все шло своим чередом, спокойно и тихо.
Но вот примерно в двадцать минут одиннадцатого возникло ощущение неожиданной заминки: что-то было не так. На лестницах появились странные типы с далеко не скорбными лицами. Из прихожей квартиры Ларози донеслись отголоски бурного и раздраженного разговора, чтобы не сказать - скандала. В толпе, собравшейся на лестничной площадке и в холле квартиры, можно было заметить явные признаки замешательства и суматохи. Раздался даже - впервые за эти дни - пронзительный крик отчаяния: кричала, вне всяких сомнений, вдова, синьора Лючия.
Заинтригованный всеми этими непонятными вещами, я спустился на второй этаж и попытался протиснуться в квартиру Ларози, что было вполне естественно, так как мне тоже надлежало присутствовать при выносе тела.
Однако меня оттеснили. Трое молодых людей - не надо было обладать большим воображением, чтобы распознать в них полицейских агентов, энергично выставляли из квартиры уже вошедших и не пропускали тех, кто пытался туда войти. Завязалась чуть ли не потасовка:
подобное насилие выглядело не только оскорбительным, а просто безумным.
Тут за плотной стеной взволнованных людей я разглядел своего друга доктора Сандро Луччифреди, комиссара полиции и начальника оперативного отдела, а рядом с ним - доктора Уширо, начальника отдела по расследованию убийств. Заметив меня, Луччифреди помахал рукой над головами и крикнул:
- Невероятно! Потом узнаешь. Просто невероятно!
В этот момент меня подхватил и потащил в сторону людской водоворот.
Немного погодя доктор Луччифреди обратился с лестничной площадки к толпе:
- Дамы и господа, должен сообщить вам, что из соображений высшего порядка траурная церемония отменяется. Всех присутствующих убедительно просим удалиться.
Нетрудно представить себе, какую бурю восклицаний, предположений, споров, домыслов вызвало столь грубое заявление. Но продолжалось все это недолго, так как агенты очистили от людей сначала лестницу, потом вестибюль и наконец прилежащую к дому часть улицы.
Что случилось? При чем здесь полиция? Может, профессор умер не своей смертью? Кого же подозревают и как вообще возникли подозрения? Эти вопросы требовали ответа. Но все догадки были очень далеки от истины. Первые скупые сведения стали известны после выхода вечерних газет: правда оказалась чудовищней любых догадок. Радио и телевидение вообще помалкивали.
Короче говоря, произошел один из самых потрясающих случаев в хронике века: возникла версия, что покойный - знаменитый хирург, заведующий университетской кафедрой и главный врач одной из крупнейших городских больниц - в действительности был не Туллио Ларози, а туринским медиком Энцо Силири, тоже специалистомакушером, еще в годы фашизма неоднократно судимым за незаконную практику. Исключенный из корпорации врачей и вновь вынырнувший на свет в период немецкой оккупации, он стал сообщником нацистов и гнусным военным преступником: работал в одном из концлагерей в Тюрингии и якобы в экспериментальных целях подвергал истязаниям, буквально вивисекции, сотни еврейских девушек. В первые дни освобождения он под шумок скрылся, и полиция всей Европы тщетно его разыскивала.