О чемъ я думалъ тогда? Неужели я могъ предположить, что мой поцѣлуй утѣшитъ ее? Не знаю. Вѣрнѣе, что я ни о чемъ не думалъ, а просто мнѣ было больно видѣть ее несчастной, для меня было счастьемъ взять ее за руки, поцѣловать ее… Тоже чувство толкнуло меня попросить ее выйдти за меня замужъ. Она согласилась не радостно, но охотно, съ тою же сдержанностью, которая меня такъ привлекала къ ней. Она точно ждала моего предложенія. И я принялъ это, какъ должное. Я не ждалъ отъ нея особенной радости и не думалъ о ней, — моя радость все покрыла собой.
Анна попросила меня «пока» молчать о нашемъ рѣшеніи. Она съ матерью должна была ѣхать въ Парижъ, и мы условились съ ней, что и я пріѣду туда вслѣдъ за ними, и тамъ мы и обвѣнчаемся. Для меня эти подробности были безразличны, и я, конечно, согласился на все. Но мнѣ было непріятно играть комедію, лгать и обманывать такихъ добрыхъ людей, какъ Вѣра Михайловна и ея сестра. Онѣ такъ искренно желали этого брака и постоянно оставляли насъ съ Анной вдвоемъ. Нюся настаивала на прежнихъ отношеніяхъ: заходила каждый день, но ненадолго, не дозволяла провожать себя, запретила мнѣ цѣловать себя…
Въ Парижѣ все пошло иначе. Нюся объявила мнѣ, что Анна Васильевна, послѣ бурной сцены, согласилась, что Анна уже не малолѣтняя, и можетъ отвѣчать за свои поступки сама. До тѣхъ поръ она держала ее на привязи. Теперь Нюся приходила ко мнѣ, въ отель и оставалась со мной почти весь день; мы завтракали, ѣздили по магазинамъ, что-то закупали, заказывали и только къ обѣду возвращались къ Аннѣ Васильевнѣ. Она не выказывала ни малѣйшаго недовольства, напротивъ, была очень ласкова со мной, сочувствовала мнѣ, что не надо никакихъ особыхъ приготовленій, и торопила свадьбу.
У меня тогда умерла бабушка. Но — какъ я вамъ уже писалъ — я весь былъ полонъ собой, своимъ счастьем: ъ, и смерть моей старушки принялъ легко и безсердечно. Анна была возмущена этимъ и объявила, что сейчасъ же послѣ свадьбы мы поѣдемъ въ Турьи Горы на могилы моихъ родныхъ. Она любила русскую деревню, давно была лишена ея — изъ-за болѣзни матери, — и не хотѣла проводить лѣто нигдѣ, кромѣ моего — нашего имѣнья.
И это меня несказанно радовало въ ней; моя будущая, семейная жизнь рисовалась мнѣ еще полнѣе и счастливѣе.
Свадьбу мы рѣшили сдѣлать совсѣмъ скромную. У Мурановыхъ не мало знакомыхъ въ Парижѣ, но Аннѣ не хотѣлось приглашать ихъ. Я вполнѣ сочувствовалъ ей. Но необходимо было позвать достаточное количество свидѣтелей. Мы стали перебирать знакомыхъ.
— Я, кажется, встрѣтилъ вчера Ломачева… Онъ въ Парижѣ? — спросилъ я.
Анна отвѣтила совершенно спокойно:
— Очень можетъ быть… Его жена каждую весну здѣсь туалеты заказываетъ.
Анна Васильевна закашлялась, захрипѣла и вышла изъ комнаты. Въ дверяхъ она сказала:
— Нюся! Приди ко мнѣ!
Анна, не торопясь, сложила модные журналы, лежавшіе передъ ней, и пошла въ комнату матери.
О чемъ онѣ говорили тамъ — не знаю. Да я и не придалъ никакого значенія этому, зная, какъ Нюсѣ много пришлось уже вынести отъ характера матери. Я только радовался, что всему этому я скоро положу конецъ, освобожу Анну отъ мученій. Но меня испугалъ ея взволнованный видъ, когда она, выйдя отъ матери, спросила меня:
— Слышали?
Я не успѣлъ еще отвѣтить, какъ она опять спросила:
— Слышали? Вѣдь совсѣмъ съ ума сошла!
— Я ничего не слышалъ… Что случилось?
Анна нервно разсмѣялась и сказала:
— Не стоитъ повторять! Глупости… Поѣдемте лучше за моими фотографіями, сегодня онѣ готовы…
— А какъ же насчетъ шаферовъ? Мы не рѣшили…
— Успѣемъ! Не хочется дома сидѣть… Разозлила меня она!
И Анна кивнула въ сторону матери. Меня это покоробило.
Анна была плохо воспитана; винить ее за, это, конечно, нельзя было, но я тутъ же рѣшилъ заняться ея воспитаніемъ…
Послѣднюю недѣлю передъ свадьбой мы видѣлись мало. Анна пропадала цѣлыми днями у портнихъ и въ магазинахъ, я терпѣливо выжидалъ…
Былъ конецъ іюня, когда мы пріѣхали сюда, въ родное гнѣздо. Поля уже зазолотились рожью, сѣнокосъ шелъ весело и дружно, воздухъ былъ до опьяненія напоенъ запахомъ свѣжаго сѣна, цвѣтущей ржи, тучнаго лѣса. Деревня встрѣтила насъ въ полномъ расцвѣтѣ своей русской красоты. Я былъ счастливъ, какъ ребенокъ, когда опять увидалъ Волгу, обрывъ къ ней, нашъ садъ, наши Турьи Горы! И какъ радостно ввелъ я мою красавицу жену въ, этотъ домъ — гдѣ я теперь пишу вамъ одинокій — эти грустныя строки.
Здѣсь и произошло то, что кошмаромъ давитъ меня и будетъ давить всю жизнь…
Не могъ дописать вчера, забылѣ всѣ слова, всѣ подходящія выраженія. Я думалъ, что рана уже совсѣмъ зарубцевалась… Нѣтъ, все еще больно дотрагиваться…