— Я думаю, что именно надо понимать, чтобы не прощать… Вы не хотѣли согласиться со мной. Не согласитесь и теперь… Всепрощеніе — большой грѣхъ. Надо знать, что прощать, а не оправдывать «пониманіемъ» всякія гадости, низости, гоненія, повальное холопство одновременно съ холопскимъ деспотизмомъ.
Вы любите изреченія, и я приведу вамъ одно изъ нихъ: русское общество представляетъ изъ себя восходящую лѣстницу господъ, если смотрѣть снизу, и нисходящую лѣстницу холоповъ, если смотрѣть сверху. Развѣ это не правда? И какая радость изъять себя изъ этой лѣстницы, жить особнякомъ со своими думами и безъ навязанныхъ кѣмъ-то мыслей и поступковъ.
Вы, конечно, возмутитесь! Такое существованіе — эгоистично, нужно прежде всего принести себя на пользу ближняго, а уже потомъ заботиться о своемъ душевномъ комфортѣ. Да! Вы отчасти правы. Но если то, что считаемъ нужнымъ дѣлать — дѣлать нельзя, а то, что разрѣшается — дѣлать не можешь?.. Счастливъ, кто можетъ совмѣстить это, — я не могу…
Вотъ чего я наболталъ вамъ. Можетъ быть, и не все вамъ по сердцу придется. Ну — не сердитесь. Если бы не ставилъ васъ очень высоко — не говорилъ бы такъ.
Спасибо вамъ за аттестатъ лучшаго изъ людей. Это — конечно, не вѣрно. Человѣкъ я не дурной, но гадостей въ жизни дѣлалъ много, настоящихъ гадостей, и одна изъ нихъ безъ сомнѣнія — моя женитьба.
Сегодня я не спалъ всю ночь и совершенно выбитъ изъ того равновѣсія, которое нашло на меня здѣсь. А не спалъ я ночь, во-первыхъ, оттого, что ваше письмо принесло мнѣ такъ много правды, а во-вторыхъ, потому, что вчера я узналъ про одно свое скверное дѣло… Но объ этомъ или все, или ничего…
До свиданія, дорогой мой, хорошій другъ. Пишите мнѣ почаще.
С. Р.
XIX
Петербургъ, 10 января
А помните нашъ уговоръ: писать все, что придетъ въ голову и безъ утайки. Что значитъ это «все или ничего». Пишите все. Мнѣ необходимо знать — какъ вы говорите — чѣмъ ваша душа живетъ.
В. Ч.
XX
Турьи Горы, 14 января
Какъ мнѣ трудно писать вамъ объ этомъ, дорогая!.. Но, вы вѣрно говорите, и уговоръ — есть уговоръ. Никакой утайки. Я разскажу вамъ, что произошло въ тотъ донь, послѣ котораго я не спалъ всю ночь, а уже вы сами дѣлайте выводъ.
Моимъ имѣніемъ, т. е. собственно усадьбой (вся земля въ арендѣ у крестьянъ) управляетъ старуха Агасья Власьевна, или Власьевна, какъ ее тутъ всѣ зовутъ. Она дочь старшей горничной бабушки, родилась въ домѣ у насъ, въ домѣ и выросла и дожила здѣсь до шестидесяти двухъ лѣтъ; на видъ ей нельзя дать больше пятидесяти, не смотря на какія-то болѣзни, отъ которыхъ она лѣчится необыкновенно пахучей мазью.
Эта Власьевна — полная хозяйка здѣсь, она все помнитъ, все знаетъ и весь день хлопочетъ и заботится о чемъ-нибудь или о комъ-нибудь: о курахъ, о лошадяхъ, о коровахъ, о деревенскихъ ребятишкахъ, о новорожденномъ теленкѣ, обо мнѣ. Все для нея одинаково важно и достойно вниманія.
Ко мнѣ она относится немного покровительственно, хотя и съ почтеніемъ. Она постоянно пытается ввести меня въ хозяйство, втянуть въ свои интересы, но до сихъ поръ это ей не удалось. Я слушаю ее терпѣливо и только и жду, когда она окончить свой нескончаемый докладъ… Слишкомъ долго я жилъ внѣ деревни, слишкомъ много у меня своихъ думъ и интересовъ, чтобы сразу переродиться, жить другой жизнью и волноваться иными волненіями…
Агасья Власьевна входитъ ко мнѣ безъ доклада и говоритъ обо всѣхъ новостяхъ нашей жизни. Теперь я уже привыкъ къ этому, а раньше меня немного раздражало это непрошенное вторженіе въ мои мысли.
На другой день послѣ моего перехода на житье въ большой домъ, утромъ, когда я занимался у себя въ кабинетѣ, вошла Власьевна. Я раньше почувствовалъ запахъ мази, а потомъ уже увидѣлъ ее. Она вошла особенно тихо и смущенно сказала мнѣ:
— Баринъ!.. Хотѣла я вамъ сказать… У насъ тутъ мальчикъ есть, Егорка…
Мнѣ не хотѣлось отрываться отъ работы, и я, не оборачиваясь спросилъ:
— Ну что же?..
Она еще смущеннѣе отвѣтила:
— Дозвольте ему здѣсь, въ домѣ, жить со мной…
— Пожалуйста, Агасья Власьевна, — сказалъ я, довольный тѣмъ, что наша бесѣда такъ скоро можетъ окончиться.
— Онъ сирота… Ему некуда дѣться… — продолжала она.
Я уже принялся за работу.
— Мать умерла въ Москвѣ, въ больницѣ… Куда-жъ теперь мальчику дѣться?
Я молчалъ, потому что уже думалъ о своемъ.
— Въ чужихъ-то людяхъ не больно сладко… Привезли холоднаго, голоднаго, всего изодраннаго… Валенки всѣ провалились…
— Пожалуйста, купите ему все, что нужно, Агасья Власьевна… Сейчасъ же купите… Закажите все, или тамъ… готовое… Нельзя такъ оставлять ребенка… Ему сколько лѣтъ?