Вы скажете:- До чего можно изолгаться!
А какъ-же существовать иначе? Научите.
Завтра день нашей свадьбы. Будутъ — какъ всегда — обѣдать друзья и родные. Мужъ просилъ меня не говорить объ его отъѣздѣ. Я, конечно, согласилась.
Ахъ, дорогой мой! Какъ тяжело жить на свѣтѣ.
В. Ч.
XXVI
Петербургъ, 20 февраля
Дорогой другъ!
Почему вы молчите? Здоровы-ли? Не случилось-ли чего-нибудь? Вы меня избаловали вашими письмами, и мнѣ грустно безъ нихъ!
Я только что встала съ постели; пролежала съ недѣлю, простудилась — отъ горя, отъ злобы…
Одиннадцатаго февраля мы праздновали десятую годовщину нашей свадьбы. Къ обѣду пріѣхала сестра Виктора — Софья Ивановна съ дочерью Лизой и докторомъ… Вы помните этого доктора — онъ лѣчитъ ее по какой-то неизвѣстной методѣ отъ неизвѣстныхъ болѣзней… Потомъ явились два поклонника Лизы: одинъ — Тарутинъ, котораго вы тоже знаете, помните, длинный брюнетъ, вы еще приняли его за жениха Лизы, другой — Зеймъ, молодой, богатый и глуповатый.
За обѣдомъ Софья Ивановна объявила о счастливомъ совпаденіи: въ день десятилѣтія такого примѣрнаго супружескаго счастья, какъ счастье Варвары Львовны и Виктора Ивановича — она объявляетъ о томъ, что ея дочь Лиза — невѣста Ивана Эдуардовича Зейма. Всѣ закричали «ура» и стали чокаться…
Наканунѣ я написала вамъ, что жду отъ васъ отклика: до чего можно изолгаться! И весь обѣдъ вы — съ этой фразой — стояли передо мной. Вѣдь Софья Ивановна знаетъ всю правду о нашемъ супружескомъ счастьѣ, даже преувеличиваетъ многое! А Лиза? Три года держитъ она при себѣ этого Тарутина, а выходитъ за Зейма!
До чего можно изолгаться!
И я задыхалась отъ злобы и желанія крикнуть имъ это. Викторъ подошелъ ко мнѣ, поцѣловалъ мою руку и ласкове сказалъ мнѣ:
— Можно привести сюда мальчиковъ? Пусть они поздравятъ Лизу.
Въ другой разъ онъ не спросилъ бы моего разрѣшенія, прямо велѣлъ бы лакею позвать дѣтей въ столовую, хотя и знаетъ, что я не люблю выводить дѣтей къ гостямъ. Здѣсь онъ, должно быть, понялъ, что дѣлается внутри меня, и рѣшилъ «перебить настроеніе». Это ему удалось. Дѣти, въ своихъ бѣлыхъ матроскихъ костюмахъ, съ ихъ искренними улыбками — внесли сейчасъ же что-то веселое и умиротворяющее. Смѣхъ, поцѣлуи, шутки стали будто бы искреннѣе и проще… Дѣтскіе голоса заглушили и пошлость Софьи Ивановны, и глупость Зейма, и подлость Тарутина и Лизы.
Но когда послѣ обѣда увели дѣтей, всѣ перешли въ гостиную и началась обычная болтовня, а главное когда мужъ совершенно спокойно заявилъ, что, къ сожалѣнію, долженъ ѣхать на совѣщаніе, но черезъ часа два надѣется вернуться — я опять чуть не крикнула:
— До чего можно изолгаться!
На все это только «чуть». Или всѣ мы слишкомъ благовоспитаны для искреннихъ порывовъ, или холопски трусливы? Я молчала и презирала себя за это молчанье.
Тарутинъ, болѣе оживленный, чѣмъ когда-либо, сталъ уговаривать ѣхать кататься съ горъ. Вы знаете, какъ я не люблю такихъ развлеченій, но тутъ я первая поддержала Тарутина. Хотѣлось двигаться, шумѣть, не слышать своей злобы.
— А какъ же безъ Виктора? — строго спросила Софья Ивановна.
— Можетъ быть, мы встрѣтимся съ нимъ, — сказала я и едва не прибавила:
«Онъ тамъ со своей дѣвицей кутитъ, вѣроятно?..»
Мы поѣхали въ трехъ тройкахъ. Я сѣла съ Лизой, Тарутинымъ и Зеймомъ. Какъ дурачила жениха Лиза, что говорилъ ему Тарутинъ — противно повторять. Я тосковала чуть не до слезъ. Мнѣ было холодно, а я, когда стали кататься съ горъ, еще сняла шубу и каталась въ одномъ платьѣ.
На другой день у меня было 39 градусовъ и я пролежала недѣлю. Мужъ заходилъ ко мнѣ, садился у постели и молчалъ, точно думалъ о чемъ-то и ждалъ… Я чувствовала, что онъ думаетъ о той, и мнѣ казалось, что онъ ждетъ моей смерти.
Когда онъ входилъ въ комнату и внимательно вглядывался въ меня — мнѣ чудилось, что онъ говоритъ:
— Когда же?
И я съ ужасомъ смотрѣла на градусникъ, показывавшій пониженіе температуры. Точно я была виновата передъ кѣмъ-то, что выздоравливаю.
Вчера я встала съ постели, Викторъ былъ искренно веселъ и я расцвѣла.
А вечеромъ онъ объявилъ мнѣ:
— Теперь я могу ѣхать за границу.
Слезы подкатились мнѣ къ горлу, замутили глаза, и я вышла изъ комнаты.
Нѣсколько дней тому назадъ Лиза, сидя у моей постели и передавая мнѣ всѣ новости, сказала мнѣ, точно желая меня утѣшить:
— А знаешь, у той… у Кучинской… туберкулезъ костей… Ее отправляютъ въ гранцу!