«Мы помним вас, наш старый и верный друг Фриц Фукс. И люди, с которыми вы провели все дни блокады в радиокомитете, шлют вам слова сердечного привета».
Письмо уносило далеко-далеко от тихого и уютного отеля «Стефания» в заснеженный, окруженный, но не сломленный Ленинград сорок второго года. Фриц Фукс слушал. И глаза его, большие, добрые и умные глаза, лучше всего говорили, что испытывает, что вспоминает он в эту минуту.
— Мне много лет, — говорил Фукс, — но дни ленинградской блокады вошли в мою жизнь как самое большое и главное событие. Я знал, что наши передачи забивались фашистской радиослужбой, но знал также, что многие слова доходят до немецкого солдата, который и мерзнет, и мокнет в окопе, не знает за что, во имя чего убивает русских… пока не убьют его. Мы должны были внушить неприятелю мысль, что Ленинград полон веры в победу, что ни голод, ни бомбардировки, ни жертвы не сломили его дух.
Набутов включил магнитофон, чтобы записать речь австрийского друга; понимал, какую необыкновенную радиопередачу мог подготовить для своего — ленинградского радио. Но совершенно неожиданно старый друг журналиста магнитофон превратился в назойливого неприятного участника беседы, сковывал, придавал неестественные оттенки голосу и направлял разговор в русло традиционно-привычного интервью. Я посмотрел на Виктора. Он понял меня, вздохнул и выключил аппарат.
— А тот футбольный матч, который сыграли весной сорок второго года динамовцы… Он тоже очень хорошо говорил, что есть мужество и воля. Надо, чтобы молодые советские спортсмены черпали у старших своих братьев примеры того мужества.
О встречах с Фрицем Фуксом я рассказал в газете. Вскоре его пригласил Ленинград, где он не был двадцать два года. Когда же после возвращения из Ленинграда остановился в Москве, я поразился переменам, происшедшим с ним: помолодел, повеселел, сказал, что был счастлив встретить многих старых друзей.
А теперь, в июле 1982 года, он ехал в ставший ему родным город на Неве по очень приятному делу: известный режиссер Е.Ю. Учитель снимал документальный фильм «Фриц Фукс в Ленинграде». Так мы снова встретились в Москве. О чем шел разговор? Конечно, и о только что закончившемся чемпионате мира по футболу тоже. Фукс сказал, что посмотрел все наиболее интересные матчи, составил себе на целый месяц особое телерасписание, «убрав с вечеров все не слишком важные дела».
— Огорчили меня наши, — сказал он.
— Вы имеете в виду матч австрийцев с командой Федеративной Республики Германии?
— Нет, — ответил он, — нашими я по старой привычке называю советских футболистов тоже. Куда девался коллективистский дух в четвертьфинале?
Был у меня в тот вечер еще один гость — представитель Союза обществ дружбы СССР в Испании профессор Венедикт Степанович Виноградов. Он сказал:
— Между прочим, этим вопросом задавались и испанские газеты. Вроде бы опытные наставники у нашей команды — Бесков, Лобановский, Ахалкаци, да и помощников у них было немало; объяснить вялую игру жарой, усталостью, я думаю, несерьезно. Я ездил в Севилью на начало, видел, как играли наши, весь стадион симпатизировал им, сами испанцы — прежде всего: верили в свою команду и очень желали поражения сильным бразильцам. Первый тайм под аплодисменты проходил, наши показали, на что способны. Испания сразу же отвернулась от своего соотечественника судьи Кастильо, который провел матч с такими же ошибками, как наш Ступар матч Франция—Кувейт. А забили нам второй гол бразильцы в самом конце…
— До этого гола очень достойно выглядела советская команда, — поддержал Фукс. — Но посмотрите, что получилось: в то время как некоторые дружины от игры к игре наращивали свою мощь и еще, я бы сказал, расширяли зону взаимопонимания, советские футболисты эту мощь постепенно теряли и понимали друг друга все хуже… Говорите, некоторые не спали ночью? Зато спали днем во время игры. Куда подевались Гаврилов, Шенгелия, Блохин? Куда провалились? Неужели не могли вы найти?.. — Фриц Фукс досадливо махнул рукой.
— Между прочим, я тоже ленинградец, — сказал Виноградов, — и тоже пережил блокаду… Из двадцати ребят, которые учились со мной в классе, выжило четверо… В школе на завтрак давали суп из клея, в котором плавало несколько хвойных иголок. Но хорошо помню дух. Веру в то, что перенесем все, выстоим, победим.
— А если вспомнить тот же футбольный матч 6 мая 1942 года… Футболистам, для того, чтобы они смогли продержаться на поле два тайма… так и решили — сыграем два не укороченных, а полных тайма… дали перед началом по сто граммов клюквенного киселя.
И потекли воспоминания двух ленинградцев. Другие гости молчали. А у меня в ушах звучали слова Фрица Фукса: «Я узнавал и не узнавал нашу команду в том четвертьфинальном матче… Куда девался дух?» В устах такого человека, как Фриц Фукс, эти слова, переносившие в Испанию, в июль 1982 года, приобретали особо суровую оценку.
Глава VII
Матч, полезный лишь с одной точки зрения
Я хотел бы в трудную минуту молчать так, как молчит Нодар Ахалкаци, и разговаривать так, как разговаривает Константин Бесков. На пресс-конференции сразу же после окончания матча Польша—СССР Бесков говорил спокойно. Его спросили:
— Чем вы можете объяснить консервативную систему и безвольную игру ваших футболистов?
— Каждая команда показывает такую игру, какую может показать. Цель нашей сборной сводилась к простому: не пропустить гола и забить гол. С первой задачей справились… Но как могли справиться со второй, если на протяжении всего матча наши форварды ни разу не ударили по воротам? Воздаю должное польской сборной, игравшей с хорошим волевым зарядом. Она сумела не только нейтрализовать наших нападающих, но и пресечь попытки защитников совершать длинные рейды… После двух-трех таких попыток, завершившихся потерей мяча, у наших ворот создавались угрожающие моменты… С такой игрой нельзя рассчитывать на успех.
— Что бы вы могли сказать о странной игре Блохина, о постоянных замечаниях, которые он делал партнерам? От таких «просветителей» много ли проку?
— К сожалению, это часто бывает: молодой футболист больше играет, а опытный футболист больше разговаривает вместо того, чтобы играть. Не всегда просто отучить такого игрока от его привычек. Мы пытались переучить, но вы сами видели, насколько плодотворно.
Бесков сделал своими помощниками Лобановского и Ахалкаци, преследуя вполне определенную цель: эти тренеры лучше, чем кто-нибудь другой, знают характер, наклонности, привычки и привязанности своих игроков. Как и их положительные и отрицательные игровые свойства. Знают, кому в какую минуту какое требуется слово, как возбудить одного и успокоить другого. Разве предосудительно иметь рядом с собой таких помощников? Попади в ворота пролетевший над штангой мяч, посланный в первом тайме Сулаквелидзе, и выйди наша команда в полуфинал, мы бы славили прозорливость старшего тренера, взявшего себе, вопреки традициям, таких знатоков. Не в том беда, что их было много, беда в том, что ни один из тренеров не показал способности настроить своих воспитанников на лучшие игры.
Больше такого «содружества» в истории отечественного футбола, к счастью, не было.
— Скажите, — с чисто детской наивностью спрашивает меня после чемпионата Дима Поляков, — а не потому ли так плаксиво провели наши встречу с поляками, что догадывались, сколько мячей наколотили бы им итальянцы или кто-нибудь еще, попади они в полуфинал? Атак — все чин-чинарем. Ведь перед началом многие не верили, что наши выйдут из своей севильской группы. Мол, прилетели последними, вылетят первыми? А они вошли в восьмерку. Может быть, неплохо, что все так кончилось?
Но есть и другая точка зрения. И высказывает ее один из самых ярких наших форвардов, заслуженный мастер спорта Никита Павлович Симонян. Наша беседа началась через несколько часов после ничейного матча в четвертьфинале. Их было недостаточно для того, чтобы остыть и развеять переживания, «все чувства разумом измерив». Некоторые суждения собеседника могли показаться экстремальными, но я соглашаюсь с ними, потому и привожу.