Швейцарец Динст, находившийся за пределами штрафной площади, останавливает игру и сразу оказывается в немецком окружении; лица, выкрики, жесты умоляют и требуют: «Нет! Нет! Нет!» С трудом пробив дорогу сквозь плотный заслон, Динст на всех парах мчится не к центру поля, что значило бы: «Гол!», а к боковой линии. Загорается надежда у немцев, они дают ему добежать до лайнсмена с оранжевым флажком — Тофика Бахрамова из СССР. После того, как игра была остановлена, тот замер на месте, не сделал и шага в сторону от угловой отметки. А это по принятой системе бессловесного обмена информацией означает, что ни-че-го не про-изо-шло!
Но как только подбегает Динст, Бахрамов вдруг кивает. Быстро сообразил, рассчитал, прикинул? Бахрамова окружают немецкие игроки. Они негодуют. Вместе с ними возмущается чуть не четверть стадиона — на трибунах полно туристов из ФРГ. Зато как буйно ликуют умеющие обычно скрывать свои чувства джентльмены и просто мэны, сэры и пэры, лорды и милорды… Игроки видят улыбающуюся королеву и за минуту до конца, движимые невероятным энергетическим запалом, забивают четвертый гол. Веселись, Британия, пришел твой день!
На стадионе, «среди бушующего моря страстей» (отдает штампом, но ничего лучше придумать не могу) один только равнодушный ко всему происходящему человек. Он сидит за мной и, не отрываясь, читает книгу. Как втесался этот широколицый улыбчивый книголюб в небольшую советскую пресс-группу (а в нее было очень трудно попасть, отказали многим хорошим журналистам), мы поняли, лишь когда узнали, что никакой он не сотрудник КГБ — с этим набором уже и так был полный порядок, а — бери выше! — племянник одного главпартбарина из жаркой республики.
— Зачем ты приехал сюда? Что делаешь? Постеснялся бы, — с трудом скрывая презрение, говорит известинец Борис Федосов.
— Сразу видно, что ты не читал этого романа. «И один в поле воин», знаешь как интересно написано, — простодушно отвечает тот и, смачно облизнув палец, переворачивает страницу.
Услужливые подхалимы помогли ему получить то, на что он не имел права.
«Черт возьми, а ведь и англичанам услужили тоже», — думаю я, глядя вечером по телевизору одну и ту же картинку. Главный и спорный эпизод матча снят операторами с разных точек стадиона.
— А гола, оказывается, не было, — с печалью говорят братья Николай и Андрей Старостины. Хорошо, ты можешь не верить своим глазам, но не верить Николаю Петровичу и Андрею Петровичу?
…За день до открытия чемпионата немецкий журналист Митгеицвай опросил шестнадцать наиболее выдающихся знатоков футбола: «Как, по-вашему, кто завоюет золотую богиню?» Когда закончился финал, Клаус подошел ко мне и сказал: «Поздравь Андрея Старостина, он был одним из трех, угадавших верно».
Радоваться бы Андрею Петровичу. А он хмур. Сколько лет шла борьба за золотую богиню, сколько лет ее судьбою жил весь мир… Какой же кривой оказалась ее улыбка! Один неверный (не обдуманный ли?) кивок лайнсмена, и все летит к чертям.
Я с Тофиком Бахрамовым знаком хорошо.
Ровно двадцать лет.
Ночью вспоминаю.
Глава II
Был молод и неразумен
Осенью 1946 года разыгрывался Кубок Азербайджана. В финал вышли бакинский «Спартак» и сборная Нагорно-Карабахской автономной области. Перед организаторами встала непростая проблема — кого назначить арбитром?
В Баку был один судья всесоюзной категории — мудрый и немногословный Борис Зайонц, на него и возлагались все надежды. Путем несложных умозаключений он пришел к грустному выводу: как бы ни закончился матч, он будет иметь большие неприятности. А, значит, не иметь спокойного сна. Выиграют бакинцы, обиженные скажут: подсуживал своим. Выиграют армяне, составлявшие в команде Н КАО большинство, обязательно найдутся недоброжелатели, которые спросят: «Ты что, забыл, чей хлеб ешь?» Вот если бы игра могла закончиться вничью… Увы, Кубок ничьих не признает. К счастью, существовала на белом свете трудно распознаваемая врачами болезнь по имени радикулит. Как это случалось нередко, зловредная гостья явилась к человеку, обуреваемому сомнениями, в самый подходящий час.
А еще были в Баку три судьи республиканской категории: Мамед Гамид, Сергей Авакян и Александр Гнездов, азербайджанец, армянин и русский. К первым двум даже и обращаться не стали, а журналист Гнездов заявил, что намерен не обслуживать финал, а описывать его, у него-де уже есть редакционное поручение, от которого отказываться никак нельзя.
Тогда меня пригласил на беседу председатель Азербайджанской федерации (тогда писали: секции) уважаемый в Баку доктор Паруир Герасимович Парсаданов и начал речь издалека.
— Как-то я прочитал в «Кавказском календаре» рассказ об одном громком процессе, который вел в Гяндже мировой судья по фамилии Кикнадзе. Не родственник ли ваш?
Не понимая, к чему клонит Парсаданов, я ответил:
— Фарнаоз Михайлович был моим дедом.
Как показалось, ответ собеседнику понравился. Он о чем-то задумался. Вскоре стало ясно — о чем.
…В прошлом веке на родине знаменитого поэта Низами Гянджеви жило примерно одинаковое число азербайджанцев и армян. Иногда — спокойно, всегда — врозь. Два народа, признававшие истинными и справедливыми лишь свои религии. Порой бывало достаточно крохотной искорки, чтобы разгорелся пожар взаимной неприязни. Вот почему и решили гянджинцы сделать слугой закона грузина. Дед оставил о себе добрую память в поколениях и летописях.
Раздумчиво молвил Парсаданов:
— А что, если мы предложим провести финал вам? Имеете только первую категорию? Не беда. Отсудите хорошо, получите республиканскую.
— Нет, Паруир Герасимович, игра будет трудной, я не справлюсь.
— Не спешите возражать. Это моя личная просьба. Пока никому не говорите. Вашу кандидатуру надо будет еще согласовать и утвердить в разных инстанциях.
Утвердили. Мне на беду. Я часто бывал в этой жизни неблагоразумен. Но никогда так глуп, как в минуту, когда дал уговорить себя.
Постараюсь описать ту игру с легким оттенком иронии (хотя мне было не до улыбок), не задевая ничьей гордыни. И рассказать о том, что пережил, накапливая опыт, чем за неимением более подходящего слова мы называем собственные просчеты и ошибки.
Недалеко от бухты, где в пятидесятые годы разбили обширный сквер с цветным фонтаном, располагался уютный с двумя противоположными трибунами натри тысячи зрителей стадион «Динамо». Задолго до начала игры северную заполняли бакинцы, а южную — куда более темпераментные гости из Степанакерта и сочувствовавшие им жители Армепикенда, большого нагорного района, населенного преимущественно армянами. Все годы войны Азербайджан не видел настоящего футбола, а разве это не настоящий футбол — финал Кубка республики? Оркестр пожарных в начищенных до блеска касках, обливаясь потом, исполнял спортивные марши.
Первым зашел в судейскую комнату поддержать меня Мамед Гамид. Это было потрясающе раскрепощенный и оригинальный человек. Руководя обществом «Нефтяник», он украшал своим присутствием пятерку форвардов «Динамо» и о матче на первенство Баку вколотил два красивейших мяча в ворота родимого «Нефтяника». Серию неприятностей, возникших после этого по служебной линии, перенес с философским спокойствием, ибо хорошо знал, что футбольная радость одна сама по себе без извечной спутницы — футбольной печали по белу свету не ходит. Он пробасил, почему-то глядя в сторону:
— Возьми из аптечки вату и заткни уши, постарайся все видеть и ничего не слышать.
А потом пришел неожиданно поправившийся Борис Зайонц. Правда, передвигаясь по комнате, он время от времени что-то вспоминал и начинал опираться о спинки стульев, слегка припадая при этом на одну ногу. Он сказал:
— Еще никому в двадцать три года не поручали судить такой матч. Забудь про грузинский темперамент, лучше возьми в союзники русское хладнокровие. — Помолчав, добавил: — И терпение.