Вы наверняка понимаете, как много, как ужасно много я должна рассказать вам о Космо но, поскольку нужно с чего-то начать, я бы предпочла описать, что чувствовала, когда он прикасался ладонями к моей коже. Они заставляли меня таять, ваша честь. Стоило ему ко мне прикоснуться — в любом месте, — и словно маленькие ручейки растопленного весенним солнцем снега вырывались на свободу, стремясь заполнить каждую ямку, впадинку, канавку, трещинку в земле, а иногда мне казалось, что это кровь — понимаете, сладкая кровь течет у меня изо рта или из потаенной пещерки, да, прикосновение Космо и правда напоминало кровь или снег, окровавленный снег, снег, ставший водой… Он раздевал меня — постепенно, нежно целовал обнаженную кожу, согревал дыханием тело под одеждой… Каждая часть тела становилась открытием, чем-то таким, чего я прежде никогда не видела и не ощущала, я вскрикивала, обнаружив, что у меня, оказывается, есть затылок или колено! О, ваша честь, я и до Космо знала наслаждение, но никогда не испытывала такой поразительно сладкой радости, которой он одаривал меня как манной небесной, пока я не принималась журчать от счастья, как ручеек…
Насколько мне известно, Космо никогда не снимали, не фотографировали, не записывали и не интервьюировали, когда он, например, исследовал языком лопатку или ключицу, но он и такие веши делал восхитительно.
Нет, зачеркните «восхитительно»… Ах да, зачеркивать ничего нельзя… Тогда запишите так: выступление на сцене и любовь — разные вещи. Я без конца ему это твердила, но…
ЭКСПЕРТ-ПСИХИАТР
Выражение исследовать языком весьма показательно, хочу это подчеркнуть. Артист относился к родному языку особенным образом: он как будто «отставал в развитии», пользуясь только устной речью и отказываясь от письменной. Нам совершенно точно известно: Космо никогда, ни в каком виде, не записывал свои бредни. Он каждый вечер импровизировал, заново придумывал свой спектакль, утверждая, что слово не может быть отделено от живого голоса.
Мне показалось важным, ваша честь, чтобы вы с самого начала процесса были в курсе этой странной заторможенности.
ЭЛЬКЕ
Я могу продолжать? В конце концов, я ведь ключевой свидетель этого слушания… Миллионы людей видели Космо по телевизору, сотни тысяч — на сцене, тысячи гордятся тем, что пожимали ему руку или взяли у него автограф… Некоторые, подобно мне, познали великое счастье быть любимыми этим человеком, но никто в мире — никто, слышите, ваша честь? — не знал Космо так, как знала его я.
ФРАНК
Ха-ха-ха! Это просто смешно. Десятки женщин тешат себя теми же иллюзиями, что и моя мать. Они переминаются с ноги на ногу от нетерпения там, за дверью, жаждут дать показания, каждая уверена, что была единственной Избранницей космического сердца… Не впадите в заблуждение, ваша честь: Космо был ненасытным соблазнителем, закоренелым Дон-Жуаном; девственницы, мужние жены и вдовы, красавицы и уродины, молодки и старухи — женщины пачками поддавались его чарам, да что там пачками — роями. А в самом конце… слова застревают в горле, но присяга вынуждает меня прилюдно заявить: в конце жизни аппетиты клоуна-развратника не ограничивались женщинами…
Признаюсь, ваша честь, меня это шокирует. Не слишком приятно видеть собственную мать и игрушкой чьей-то похоти, но истина заключается в том, что Эльке попалась в ловушку не первой и далеко не последней. Даже сегодня, после всего случившегося, она продолжает, как та лань с фотографии моего отца, смотреть на своего палача влюбленными глазами…
ДОН-ЖУАН
Нет, право, ваша честь, сделайте же что-нибудь, остановите это безобразие! С чувством глубочайшего возмущения я категорически опровергаю все сказанное выше. Мне невыносимо слышать, как мое имя вновь и вновь поминают рядом с именем ничтожного бабника. Так происходит уже много столетий, мой образ подают под разными соусами и все время принижают и опошляют…
Как вам, конечно, известно, мои притязания были высокими, благородными, метафизичными: я бросал вызов Богу, боролся с лицемерием общества и никогда не был тем жалким типом, что чешется всякий раз, когда у него засвербит в гульфике; я олицетворяю собой одно из ярчайших проявлений западной свободы личности!
Что касается извращенной любви… при одной только мысли о ней мое сердце горюет и содрогается, как сожженная Франком улитка.
ЛАНЬ
Знаете, ваша честь, если я, умирая, и смотрела на своего мучителя, то лишь потому, что он в это последнее мгновение склонился надо мной, вооруженный своим «Никоном». Он заполнял мой горизонт, он — в силу сложившихся обстоятельств — воплощал собой весь мир, тот мир, который я так любила и с таким сожалением покидала… Ах, какая тоска! Как ужасно любить своего убийцу только потому, что он все еще жив и кровь бежит по его жилам, а биения моего сердца делаются все реже, слабеют и затихают…