– О?
– Передо мной встала картина – молодой человек, выходящий из отдела личного состава международного аэропорта. Отец этого молодого человека был специалистом по бомбам. Наверное, это произошло по ассоциации с бомбами. И я вспомнила историю о несчастном человеке, который лишил себя жизни после столкновения с Обри Муном.
У Джона вырвался вздох.
– Так вы знаете, кто я, – медленно проговорил он.
– Да, знаю, Джонни. – Она ласково улыбнулась. – Мне показалось, что я должна сказать вам это, раз уж мы несколько дней проведем вместе. А вы должны знать, что, когда мистер Шамбрэн там, в своем офисе, вспомнил о вашем отце, вы стали бледным как лист бумаги. Мистер Шамбрэн ничего не заметил. Он был слишком зачарован звучанием своих же собственных слов.
– Вы не сказали ему о том, что узнали?
– Почему я должна это говорить? Насколько я помню, вы законно изменили свою фамилию. Напоминать людям, что вы были когда-то Джоном Макайвором, – это означало бы доставить вам неприятность, не так ли?
– И большую неприятность.
– Меня только одно тревожит, Джонни. Когда вы приехали сюда, чтобы ознакомиться с гостиничным бизнесом, вы знали, что Обри Мун живет здесь?
– Знал.
– А он узнает вас, если увидит?
– Не знаю.
– Вы можете рассчитывать только на одно. Мистер Шамбрэн не выставит вас отсюда, даже если Мун этого потребует. Джонни?
– Да?
– Джонни, снова моя противная настырность. Вы здесь на самом деле для того, чтобы ознакомиться с гостиничным бизнесом, или хотите что-то сделать с Муном?
У него пересохло во рту. Однако притворяться перед ней было уже поздно. Она сумела обо всем догадаться.
– Это все ваш противный склад ума, вы так настойчивы, – ответил он, стараясь улыбнуться.
Элисон немного помолчала, потом тихо спросила:
– Не дадите ли мне возможность понять вашу позицию во всем этом деле?
Джон сидел и смотрел на свои собственные руки. Красивые руки, как сказала та девушка, Стюарт, прошлым вечером. Почти наверняка эта Стюарт тоже знала, кто он такой на самом деле. «Не имеет значения, что я не знала вас со времен Адама».
Он глянул на Элисон и ощутил странную боль в горле. Точно такая же боль появлялась у него в детстве, когда он чего-то боялся. И вдруг по какой-то непонятной причине Джон ощутил непреодолимую потребность рассказать ей во всех подробностях всю эту историю. С того дня, как погиб отец, он никому ее не рассказывал. Делиться ею с матерью было слишком болезненно. Никому в течение всех двенадцати лет он не говорил о том глубоком чувстве горя, которое постигло его после самоубийства отца. Да у него, по существу, и не было отца. Сначала война, а потом преследование Муна превратили отца в лишенного надежд, подавленного, совсем чужого ему человека. И не было никого, с кем Джон мог бы поделиться своим горем. Не было никого, кто поддержал бы его, когда рушились его представления о морали. Никто не хотел пробудить его от тревожного сна, заполненного мечтами о мести Муну. И все это кипело в нем сейчас, когда он смотрел во встревоженные голубые глаза Элисон.
Джон облизал губы и сказал:
– Я приехал сюда почти уверенный, что должен убить его. И потом выложил всю эту грустную историю – сагу об отце, жизнь которого была омрачена садистской ненавистью Муна. Рассказал и о том, как медленно угасала его мать, о своих невыносимых терзаниях. Элисон ни разу его не прервала. Он видел на ее лице сочувствие или, по крайней мере, жалость.
– Все это трудно понять сразу, – закончил Джон. – Но если бы я стоял с ним рядом на перроне станции метро, то столкнул бы его на пути и не почувствовал бы за собою особой вины. Я давно был готов пойти охотиться на него, но тут произошел случай, который подтолкнул меня. Пять недель назад я получил письмо.
– Письмо? – Это был первый вопрос, который задала Элисон.
– Там, наверху, в моей комнате, лежит точная копия того письма, которое нашли в сумочке у Памелы Прим. Только адресовано оно мне.
– Джонни!
– Деньги лежали в «Уолтхем траст». Я… я не брал их. Мне казалось, что я цивилизованный человек, который не может убить другого человека, даже если ненавидит его. Но я все время помнил об этих деньгах. Наконец… наконец я пошел и забрал их. Купил кое-какую одежду. Связался с Тони Вэйлом в Лондоне и попросил написать рекомендательное письмо к Шамбрэну. Я думал… сам не знаю, что я думал. Мне просто хотелось разведать обстановку. Я не хотел делать ничего особенного. Но… купил пистолет. И вот когда все было улажено и осталось всего несколько дней, происходит это самоубийство Памелы Прим. Кто-то очень сильно разъяренный хотел положить конец карьере Муна как раз на праздновании его семидесятипятилетнего юбилея в субботу. Он рассчитывал, что это может сделать мисс Прим. Думал также, что и я тоже смогу это сделать. Просто хотел иметь запасную тетиву для своего лука. И этот кто-то все знает обо мне, так же как и о той мисс Прим. Он, наверное, сумасшедший, если собирался выполнить свою угрозу – обещал мне, что я не переживу той субботы, если заберу деньги, но ничего не сделаю.
– И вот вы на минутку сошли с рельсов, – констатировала Элисон деловым тоном. – Взяли деньги, истратили часть из них и ничего не сделали за это. Поэтому вам надо пойти в полицию, отдать им письмо и сотрудничать с ними в поисках того ненормального безумца.
– Вы внимательно меня слушали, – произнес Джон, нащупывая сигареты.
– А разве это не то, что вы собираетесь сделать? – настойчиво спросила она.
– Мне надо обдумать.
– Чего там думать?! – воскликнула Элисон. – Мой дорогой, не стоит вести себя как персонаж дешевого детектива, который пренебрегает простой вещью, чтобы себя обезопасить. Правда, вы попадаете в несколько затруднительное положение, потому что взяли деньги за то, чтобы убить человека. Но ведь вы говорите правду, Джонни. И если придете к лейтенанту Харди, покажете ему письмо, отдадите пистолет и предложите свою помощь, они, конечно, примут все это во внимание.
– А как я могу им помочь?
– Поможете уже тем, что отдадите это письмо! Это подскажет им, что Мун находится в гораздо большей опасности, чем они думали.
– Таким образом получится, что я буду защищать Муна, – сказал он с горькой усмешкой.
– Джонни, Джонни, Джонни! Вы защитите самого себя! Вы же сами обрекли себя на мелодраму, на целых двенадцать лет. Это необходимо прекратить! Вам надо говорить с людьми так, как вы говорили со мной. Вы должны получить помощь, а не стоять просто так в роли мальчика для битья. Будьте же решительным, Джонни! Поднимайтесь в свою комнату, берите письмо, пистолет и несите все сюда. Харди где-то в отеле. Я найду его к тому моменту, когда вы вернетесь.
Джон поднялся. Он чувствовал себя так, будто у него с плеч свалилась громадная гора. Что за практичная девушка!
– Вам часто приходится играть роль матери-исповедницы, Элисон? – спросил он.
– Как только вы станете думать обо мне как о матери, вы тут же вылетите из этого офиса! – Ее улыбка согрела его всего – от головы до самых пяток. – Прошу вас, Джонни! Вы же знаете, для вас это лучший выход!
* * *
Лейтенант Харди слушал так, будто не верил ни одному слову из того, что слышал. Время от времени он заглядывал в письмо, которое Джон передал ему в самом начале разговора, потом смотрел на пистолет, лежащий на краю письменного стола Элисон.
Наконец Джон закончил рассказ.
– Это самая неправдоподобная, странная и нелепая история из всех, которые я когда-либо слышал, – заключил Харди и с подозрением взглянул на Элисон. – Из нее можно сделать хорошую новость для прессы, верно, мисс Барнуэлл?
Лейтенант взял письмо, посмотрел его на просвет и увидел, что оно написано на той же бумаге, с теми же водяными знаками, что и письмо, найденное в сумочке Прим. Во множестве утренних газет, которые ему довелось увидеть, описывалась история суда над Уорреном Макайвором. Если Джон Уиллс шарлатан, то вряд ли он выбрал бы легенду, которую так легко проверить. Нет, похоже, этот молодой человек говорит правду.