– Ночные дежурства делим на двоих, через четверть часа выступаем.
Я не смогла подавить облегченный вздох, хотя меня не покидало ощущения, что проблемы только начинаются.
Прежде всего, меня удивил Мишель, который вел себя как брат. Нет, не так. Он изо всех сил старался быть мне братом, каким никогда до того не был – заботливым и предупредительным. Поддерживал на особо опасных участках дороги, помогал спускаться с высоты. Брал на руки, когда впереди дорога казалась сложной для шанэли, обремененной сковывавшим движения платьем с остатками нижних юбок.
Когда я оказалась на его руках в первый раз, не смогла подавить удивленного вскрика, чем обратила на себя внимание скора, до того вышагивавшего впереди и демонстрирующего нам свою напряженную спину. Смерив взглядом меня на руках у Мишеля, он медленно отвернулся и продолжил опасный спуск по то и дело выскальзывавшим из-под ног камням. Надвигалась ночь, по словам скора наша последняя ночь на Грозовой горе. Отсюда, практически у ее подножия были видны участки покрытые снегом. Нам же повезло оказаться там, где воздух охлаждался лишь с наступлением ночи.
Привал решили сделать в небольшой пещере, видимо часто используемой местными пастухами или контрабандистами. Начинался дождь. Крупные редкие капли сменились густой пеленой, и я невольно порадовалась, что мы нашли укрытие, а не мокнем под открытым небом. Скор разжег костер и вытащил из своего мешка куски зажаренной птицы, которую мы приготовили еще днем. Мишель из своей сумки извлек кусок хорошо прокопченной ветчины и хлеб, щедро выложив их на камень, служивший нам столом.
Мы поели и улеглись спать. Первое дежурство выпало Мишелю. Пожелав мужчинам доброй ночи, я примостилась в глубине пещеры, и не заметила, как стала засыпать, убаюкиваемая треском костра и шумом ливня.
Проснулась я внезапно от того, что было трудно дышать. Покрывшееся липким потом, ломаемое приступами боли тело, сотрясала дрожь:
– Карэн! – каким-то образом первым возле меня оказался скор. Быстро приподняв за плечи и позволив на себя облокотиться, он отдавал Мишелю быстрые распоряжения:
– Двухцветник! Нет, постойте, она не сможет глотать, у нее судороги.
– Она же его выпила на ночь! Немного… Она вся горит. Но вы говорили, что все будет хорошо! – прошипел Мишель.
– Я ошибся, - отрезал скор, перехватывая меня одной рукой, а другой, держа у моих губ флягу с отваром, - на каждого яд действует по-разному. Когда-то им пытали пленных магов. Это их не убивало, но боль была невыносима.
Стиснув зубы и сжав пальцы, я дрожала в руках скора, находясь в сознании и прекрасно осознавая, что со мной, но не в силах это прекратить. А еще меня пугала фраза «…им пытали пленных магов». Неужели на магов яд долака действует иначе, чем на обычных людей? И если Торн догадается о том, кто я такая… Что в нем возьмет вверх: человеческая ненависть к магам или преданность присяге принцу? Выдаст ли он меня, если поймет, кто я?
Я открыла наполненные слезами боли глаза и встретилась взглядом с Мишелем. Мне показалось, что его также тревожат подобные мысли. Он смотрел на скора, держащего меня в своих руках, и на его лице читался приговор моему охраннику. Страх за этих двух мужчин заставила мое тело выгнуться в новом приступе боли.
– Нет, Мишель, нет, - шептала я, и мне хотелось, чтобы он меня понял. Я бы не перенесла новых жертв.
И мне показалось, только показалось, что Мишель отступился, от своего замысла. А затем, словно в бреду, я увидела над собой склонившееся лицо скора, его глаза, словно гипнотизирующие меня, заставляющие подчиниться. И губы, горячие, слегка влажные, пахнущие отваром двухцветника, касающиеся моих потрескавшихся губ. От удивления, приоткрыв рот, почувствовала, как в меня вливается приятная прохладная жидкость. А потом я потеряла сознание.
Пробуждение оказалось мучительным. Болело все тело, казалось, у меня сломаны все кости, растянуты мышцы, руки и ноги отказывались подчиняться.
– С возвращением, - знакомый и какой-то уже родной голос вызвал на губах улыбку, а улыбка болезненный стон. Губы потрескались и кровоточили.