Двенадцать лет назад я еще училась на последнем курсе колледжа, никуда особенно не спешила, но как-то раз мы с мамой сели за кухонный стол и обстоятельно обо всем побеседовали (подробнее позже).
— Я не знаю, кем хочу стать.
По иронии я и на тот момент была неизвестно кем. Я с пяти лет знала, что меня удочерили — корректный термин для того, кто понятия не имеет о своем происхождении.
— А чем бы ты хотела заниматься? — спросила мама, сделав глоток черного кофе.
Я же пила кофе с молоком и сахаром — одно из многочисленных различий между нами, ведущих к немым вопросам: а моя настоящая мать тоже любила кофе с молоком и сахаром? Была ли она голубоглазой, как и я, с высокими скулами, тоже левшой?
— Я люблю читать, — сказала я и закатила глаза. — Какая глупость!
— А еще ты любишь спорить. — (Я усмехнулась.) — Читать и спорить. Милая, — просияла вдруг мама, — ты обязана стать юристом.
Спустя девять лет я оказалась в кабинете гинеколога из-за плохих результатов в цитологическом мазке. Пока я ждала врача, перед глазами промелькнула жизнь, которой у меня не было, дети, рождение которых я откладывала на потом, ведь я с головой ушла в юридическую учебу и карьеру; мужчины, свидания с которыми я отменяла, желая доделать адвокатский отчет; загородный дом, который я не купила, потому что работала целыми днями и не успевала насладиться просторной тиковой верандой и видом на горы.
— Давайте посмотрим медицинскую историю вашей семьи, — сказал врач.
Я ответила стандартной фразой:
— Меня удочерили. Я не знаю медицинскую историю своей семьи.
С результатами анализов все обошлось — случилась лабораторная ошибка, — но именно в тот день я решила начать поиски биологических родителей.
Знаю, о чем вы подумали: неужели я не счастлива в приемной семье? Ответ: счастлива. Поэтому до тридцати одного года я не занималась поисками. Я всегда была счастлива и благодарна, что выросла в этой семье, другой я не желала. И мне совсем не хотелось огорчать родителей такими новостями.
Всю свою жизнь я знала, что мои приемные родители мечтали об удочерении, и понимала, что биологические отец и мать отказались от меня. Мама отделалась банальной фразой, что мои настоящие родители были молоды и не готовы заводить семью. Разумом я все понимала, но в глубине души затаила обиду. Наверное, я хотела выяснить, почему меня бросили. Переговорив с приемными родителями — мама все время плакала, но обещала помочь, — я неторопливо взялась за поиски, на которые не решалась шесть месяцев.
Что значит быть приемным ребенком? Это как прочитать книгу, первые главы которой вырваны. Вам нравится сюжет и персонажи, но все равно тянет прочесть первую строку. Вы несете книгу обратно в магазин со словами, что там отсутствует первая глава, а вам отвечают, что продать целый экземпляр не могут. А что, если вы прочтете первую главу и поймете, что книга вам уже не нравится, и вы оставите ужасный отзыв на «Амазоне»? А что, если заденете чувства автора? Не лучше ли довольствоваться тем, что есть, и просто наслаждаться историей?
Архивы о приемных детях хранились в закрытом доступе, куда не могла проникнуть даже я, знавшая, за какие ниточки можно тянуть законным путем. Я с титаническими усилиями совершала каждый шаг в своих поисках, неудачи встречались чаще успехов. За первые три месяца я отдала частному детективу более шестисот долларов — за слова, что он ничего не нашел. Я могла сделать то же самое бесплатно.
Но вот беда, моя работа то и дело мешала поискам.
Как только мы проводили семейство О’Киф из офиса, я повернулась к начальнику.
— При чем тут архивы?! — возмутилась я. — Подобный иск идет вразрез с моими принципами.
— Не думаешь ли ты, — протянул Боб, — что есть вероятность получить самую большую компенсацию за врачебную халатность и неправомерное рождение в штате Нью-Гэмпшир?
— Это неизвестно…
Он пожал плечами:
— Все зависит от медицинской истории.
Иск о врачебной халатности при ведении беременности и, соответственно, неправомерном рождении подразумевает, что мать, зная о серьезном дефекте ребенка во время беременности, имела возможность сделать аборт. Бремя ответственности за последующую инвалидность ребенка ложится на акушера-гинеколога. С точки зрения истца, это случай врачебной халатности. Защита рассматривает такое дело с точки зрения морали: кто имеет право решать, какая именно инвалидность мешает человеку прожить свою жизнь?
Многие штаты запретили иски о неправомерном рождении. Штат Нью-Гэмпшир в их число не входил. Было несколько успешных тяжб родителей, чьи дети появились на свет с врожденной спинномозговой грыжей или кистозным фиброзом, а в одном из случаев рассматривали дело мальчика с отставанием в развитии и прикованного к инвалидному креслу из-за генетической мутации: заболевание не выявили заранее и не заметили в утробе матери. В Нью-Гэмпшире родители несли ответственность за заботу о детях-инвалидах всю их жизнь — не только до восемнадцати лет, что являлось веской причиной требовать компенсации. Конечно, история Уиллоу О’Киф, в ее громоздких «ортопедических штанах», была печальной, однако девочка улыбалась и отвечала на вопросы. Когда ее отец вышел из конференц-зала, Боб решил пообщаться с ней. Она показалась ему милым и умным ребенком, который мог четко выражать свои мысли, а значит, процесс мог выйти куда более сложным для вынесения вердикта присяжными.