Сент-Экзюпери Антуан
Обращение к американцам[1]
Перевод: С французского Л. М. Цывьян
Величие человеческого разума проявляется в постижении мира с помощью эффективной концептуальной системы. Но слабость его – в слишком большой вере в систему. Когда ученый создает теорию, он поначалу не верит в нее. Он прекрасно понимает, что имеет дело всего-навсего с языком, удобным для упорядочения мира, и что лишь порядок чего-то стоит. Достоинство теории – ее ясность. Теория беспомощна, когда построена не столько на ясности, сколько на темнотах. Когда несет не столько благо, сколько вред. И если мы хотим упорядочить обстоятельства человеческой жизни на нашей планете, нельзя хвататься за то, что, вполне возможно, наиболее притягательно для нас, но априорно неведомо или состряпано из уже освоенного нами. Разум должен стремиться к синтезу, который удовлетворяет все наши потребности, а не только потребность в порядке и в техническом обеспечении.
Как получилось, что в то время, когда немцы просили о куске хлеба[2], Голландия, Швеция, Бельгия могли жить обособленной жизнью? Что так изменилось в мире? Хорошо, я отвечу вам: никаких особенных изменений не произошло, за исключением того, что мы были захвачены врасплох. За исключением того, что новые понятия – как практически все изменения в языке – повергли мир в такую растерянность, что мы стали реагировать слишком поздно и слишком медленно. Ведь совершенно очевидно, что, создай мы блок, вроде существующего сейчас, тогда, когда немцы милитаризовали Рейнскую зону[3], мы спасли бы мир на земле, равновесие и честь. Совершенно очевидно, что мы спасли бы все это и в час, когда был осуществлен аншлюс[4], и, может быть, даже еще в Праге[5]. Хотя в последнем случае, видимо, пришлось бы уже воевать.
Совершенно очевидно, неопровержимо и несомненно, что мы спасли бы все это и сегодня, если бы сто миллионов немцев обнаружили, что им противостоят пятьсот миллионов европейцев, во всем похожих, во всем солидарных и одинаково оказавшихся под угрозой уничтожения, причина которого – нестерпимый вызов, каковым является само их существование. Я не стану тут спорить насчет обоснованности этого вызова, насчет искренности или неискренности. Я думаю, что Гитлер искренен. Но именно потому, что он, словно Магомет нового времени, искренен, его необходимо уничтожить. Да, для расистского духа существование свободной Голландии – нестерпимый вызов. А мы готовы умереть за такую цивилизацию, где счастье не является нестерпимым вызовом.
Сто миллионов немцев сохраняли добрососедские отношения лишь в той мере, в какой остальной мир нес ответственность за свободу. В большей или меньшей степени подобная солидарность, прерывавшаяся несправедливостями и периодами помрачения, существовала долгие века, с тех пор как христианство омыло землю. Свобода, внутренний мир, уважение к человеку – вот подлинное сокровище, но сокровище, которое может быть только всеобщим. Если низость, страх, скупость помешают миру объединиться для спасения этого всеобщего сокровища, его можно считать утраченным.
Мы, умеющие быть богатыми, преисполненные всем, чем обладают другие, гордящиеся непохожестью своих лиц, не испытывающие потребности метить одинаковой печатью лица пятисот миллионов женщин планеты, мы, богатые разнообразием мира и счастьем каждого, мы, защищая свое счастье, защищаем прежде всего счастье других, потому что оно принадлежит и нам, и если другие не в союзе с нами, то только потому, что не сознают этого. Не могут понять. Существование русской души, голландской души, норвежской, шведской очевидность для всех. Почему же такое не может существовать всегда, раз существовало так долго?.. Все они в который раз совершают общую ошибку, и вот в чем се суть: они считают незыблемым, вечным, присущим человеку, биологически унаследованным то, что является всего лишь первичной сущностью, добычей духа, внутренней привычкой. Они не способны представить, как и почему может исчезнуть то, чем они жили так долго. Они при своем крохотном кругозоре счастливых людей не способны поверить, что существовавшее вечно может исчезнуть, что царство духа находится под угрозой. Они не верят в великие исторические катастрофы, которые стирают с лица земли целые поколения и полностью меняют облик континентов. Как все люди, они не верят в возможность того, что им кажется несправедливым. Ошеломленные, они протестуют. Они, ошеломленные, будут протестовать, создавая подпольные культы, взывая к божественному правосудию, как будто подобные ценности могут сохраниться без ущерба, как будто для спасения общечеловеческого наследия не требуется свободной передачи из поколения в поколение добычи, отнятой у зверя, культуры, духа.
1
Обращение к американцам
Дата написания этого текста (при жизни писателя не публиковавшегося) точно не установлена; он мог быть написан и в 1940 и в 1941 г. – до вступления США во вторую мировую войну. В сборнике "Военные записки" он помещен перед текстами, относящимися к майской кампании 1940 г. В нем содержится характерная для Сент-Экзюпери (ср., например, книгу "Военный летчик") мысль о том, что только помощь со стороны Соединенных Штатов может спасти Францию от неминуемого разгрома в войне с превосходящими силами Германии. Показательно, однако, что 23 мая 1940 г. писатель отклонил предложение тогдашнего премьер-министра П. Рейно срочно отправиться в Америку для мобилизации общественного мнения США в поддержку Франции. Он не хотел оставлять своих боевых товарищей в критический момент гитлеровского вторжения во Францию, а также, видимо, уже не верил в способность правительства Рейно организовать, даже и с иностранной помощью, действенный отпор врагу.
2
…когда немцы просили о куске хлеба… – Имеется в виду период начала 20-х гг., когда Германия, разоренная первой мировой войной и наложенными на нее репарациями, переживала экономическую разруху и голод.
3
…когда немцы милитаризовали Рейнскую зону… – В 1936 г. немецкие войска вступили в Рейнскую область Германии, объявленную по Версальскому договору демилитаризованной зоной. Западные державы не воспротивились этой военной демонстрации гитлеровского правительства.
5
…еще в Праге. – Немецкие войска вступили в Прагу 14 марта 1939 г., через несколько месяцев после заключения Мюнхенского соглашения.