И — вот идея, — продолжил Белявский, двигаясь с полной розеткой обратно к камину. — Мы собираемся слушать разных людей... Представьте, что все рассказы — от лица загадочной русской души. Всё это нам рассказывает — она. Душа. На разные голоса. А? Ракурс? Русская душа себя называет незаконнорождённой — забавно?..
— Возможно, каждая... — пробормотал Фёдор чуть слышно, — каждая душа в некотором смысле — незаконнорожденная...
— ...забавно? Не то, понимаете ли, от викингов, не то от татаро-монгол... Нищая! Родилась нищая. В детстве — нищая. В раннем тинейджерстве забирают в казённый дом. Пыталась оттуда сбежать. Хлеб насущный себе — воровала! Ела этот ворованный хлеб — в посадках...Символы! Одни символы. Незаконнорождённая — незаконная — нелегитимная. И вся жизнь её, начиная с рождения, — незаконная... Интересно? По-моему, интересно. Ань, какие твои ощущения.
— Эм... Мои ощущения?... — Анна завела глаза к потолку. — В первую очередь — ощущение тьмы...
То ли тьма прошлого... тьма происхождения... или тьма забытого детства...
В сельской больничке, в пятидесятом году, зимой... врачи пьяные с Нового года... по щелям дует, тощие одеялка со штампами... За окнами тьма...
— А я слышу, — поднял голову Фёдор, — рассказ про терпение и про общность. Не только «жратва», совсем нет, много больше «жратвы»! Вы заметили: кашу они варят — вместе; капусту рубят, ягоды собирают, хлеб на костре жарят — вместе...
— А как же! Вся жизнь в коллективе! Советские...
— ...здесь почти «преломление хлеба»...
— С какой целью рубили капусту? — строго спросила Лёля.
— Квасить...
— Видимо, чтобы в бочку побольше утрамбовать...
— Ну, ребята, — потёр руки Белявский, — дело пошло? Сейчас разберёмся с русской душой, всю по косточкам разберём! Давай, Фёдор! Эту дальше, другую, какую?
— Может быть, пока другую, для разнообразия — а к этой вернёмся позже?..
— Окей, окей, заводи агрегат!
V.
Рассказ о разбитой бутылке
В четыре года я такая матершинница была, ой!.. В четыре годика, ага. Меня доярки учили. В подол конфет насыпят мне: скажи так-то и так-то. Иду ругаюся — они смеются!.. Только к девяти, наверно, годам начала понимать, что это нехорошо.
А я и коров в четыре года доила. У меня две любимые были коровы — Краля и Люба. Сижу на стульчике — стульчик маленький — она через меня перешагнёт, хвостом р-раз! — корова. А я на неё ругаюся: «Ах ты такая-такая, стой, твою мать, стоять!..» Под ней перелезу, опять дринь-дринь-дринь: пальчики маленькие, я выдаивала до капелюшечки просто! Руками доили, а как же. Доильные аппараты нам только годах в восьмидесятых начали ставить.
Вставали в четыре утра. Папа мне вязаночку маленькую сделает, она здесь вот такая широкая, а здесь кончик. И вот, значит, сенце сюда накладываешь, этот конец закидываешь, в этот сюда продеваешь, и так — раз! — затягиваешь. И на себя. Ну, упаду иногда с этой вязанкой... (смеётся) А сено когда начинаешь дёргать — мыши оттуда ка-ак побегут! И я их вилами: тинь, тинь! Вилы — те бывают трёхрожковые, а есть четырёхрожковые, они помельче: я шустрая была, много насаживала этих мышей. Они: «и-и!» — пищат, бегают от меня, интересно... Мама очень боялась, она и до сих пор мышей боится у меня.
Теляток кормили: поильнички с сосками были, круглые, чёрные такие; а то пальчик сували — он пальчик заглотит тебе, так интересно! выкармливали теляточек. При родах помогали, вытягивали. Зимой холодно, а к те-ляткам прислонисся — так это тепло, молочком пахнет, ну, этим, молозивом ещё, когда только родятся... Батон хлеба возьмёшь, сиськи это — дрынь-дрынь-дрынь — на хлеб тёплое молоко, наедимся... Вообще, в деревне легче было с этим вопросом.
А в десять лет я уже сама на группе работала, группа знаете что такое? — по двадцать, по двадцать одной, двадцать две коровы на каждую доярку, по двадцать, как говорится, голов. Здесь группа, здесь группа, друг против друга, а между ними проходы, ну, где мы кормили ходили. У нас не было ни транспортёра тогда, ничего: ходили сыпали... Ограждения были не деревянные, а бетонные такие. В этом проходе маму бык укатал. Большой бык, с кольцом, очень страшно было, конечно. Забежал туда — а здесь тупик, он её и придавил в тупике, на рога прям, рогами грудную клетку помял. Хорошо, пастухи за кольцо схватили его, оттаскивали, еле оттащили от неё. В больнице даже отлежала... Неудобно делали тупики, конечно: нет чтобы сквозные делать.
Нет, это, конечно, надо было видеть ту жизнь... Сейчас даже в совхозе в этом, «Россия», ни фермы уже, ни коров, нич-чего не осталось. Я вот езжу, смотрю, как деревня гибнет, — просто душа кровью обливается. Сколько полей зарастает, деревьями всё заросло, берёзами, уже, конечно, ни один трактор не возьмёт, выкорчёвывать надо...
И у нас в деревне — осталось четыре дома: прилетит аист, никого нет... И ходит он как хозяин по этому по
озерку, по болотцу по нашему...
*
А раньше — помню, на озерко, на речку ездили отдыхали. Все молодые, все любили...
Любили — а замуж никто не предлагал. Вот как-то солнышко встречали на Петров день, а я говорю: кто первый приедет, за того замуж выйду. Серьёзного такого ничего как бы не было. Как посмеялась вроде того что.
Ну, естественно, муж-то на «Яве» вперёд приехал. А Шурка на «Восходе» поехал, да «Восход» сломался, — пока на лошади прискакал...
И такие разборки со всех сторон начались! Сразу всем стала нужна: почему не за меня?., почему не пошла замуж за этого, за того? А я ж говорю: никто руку и сердце-то не предлагал.
Муж мне потом уже после свадьбы рассказывал. Говорит, его стрелять хотели на плотине. Да-а! Застрелить хотели, «если на ней женишься». А он говорит: «Ну стреляй». А он такой спокойный: «Ну стреляй». А кто, так и не рассказал. В секрете. Я до сих пор и не знаю.
Хвалиться не буду — а волосы у меня тогда были длинные, густые, шика-арные: муж на «Яве», я на своём «Днепре» — красный «Днепр» у меня был, еду, волосы по сторонам распущу...
На мотоцикле я даже не знаю с какого возраста. Наверно, как руль начала держать, так и ездила, как себя помню. Конечно, там милиция ездиет иной раз. Но я ничего не боялась, никакой милиции. Ну, брошу я этот мотоцикл и скажу: «Ну и что?» Что они мне сделают-то? ( смеётся)Ну правда?
Лет с десяти тоже на трактор села, потом на бульдозер, на «ЗИЛ», «Беларусь»... правда, на «Беларусе»-то я боялась, они кувыркучие... Затем что было у меня? «ЛиАЗ» автобус... а, «МАЗ»! Брат работал на «МАЗе», вот это очень была интересная ситуация, хотите, вам расскажу?
Родился у брата сын — мой племянник. Ну, положено как? обмыть. А у нас в деревне нету. Значит куда? в район. Там всё же к Туле поближе, цивильнее: магазины... Поехали на трёх «МАЗах»: брата моего, друга и там ещё одного. И заехали по дороге в кафе, возле железнодорожной платформы — есть такая ветка, Калуга—Ряжск. А что мы заезжали в кафе, не помню... не то выпить... Короче, первая машина пришла раньше, а мы с братом попозже приехали. И когда мы приехали, они там уже чего-то за-ссорились. Ну, раньше ж ребята как? Одно село — другое село, встретились, кто-то чего-то не так сказал, не так посмотрел — и понеслась: «Мы вас будем ждать там-то...» — разборки. А я-то не знала, мне-то не говорят. Чего мне там, четырнадцать лет. Ну ладно, поехали дальше, приезжаем в район. Денег ровно на две бутылки. Ребята мне говорят: на деньги, иди в магазин и заодно в машине возьми монтировку...
«Зачем?»
Не говорят. «Иди вот так, вкруг дома обойдёшь, возьмёшь, но чтоб тебя никто не видел».
А мне тогда родители пальто новое купили, красивое, бордовое такое, ещё модные воротнички-то были... как они, мелкий мех-то... норочка, норочка! Шарфик так вот переплетался, волосы у меня всегда длинные мои, кудри... И, значит, вот так дорога, здесь магазин, а здесь дальше идёт дом. И я не отсюда выхожу, а вокруг дома — гляжу, о-о-ой! у них уже потасовка! Брата моего двое бьют! И один как раз вытаскивает из сапога то ли отвёртку, нож, что ли, или заточку — что там раньше было у пацанов... Тут уж я, конечно, как заорала — бутылкидве в одной руке, монтировка в другой руке: «А-а!П.. — кричу матом. — Поубиваю всех!!!» А бабы в подъезде стоят, говорят: «Там какая-то бешеная с ломом бежит». И затащили одного в подъезд, не пустили: «Чокнутая, — говорят, — какая-то с ломом бегает, она убьёт», — это про меня... ( смеётся) А я хватаю эту бутылку и по голове ему — раз! — который хотел пырнуть! А мне брат потом рассказывает: чувствую, запах водки разлился... Как он заорёт на меня: «Ты разбила бутылку полную?!» По нём же всё потекло... А я горлышко от бутылки бросила, монтировку эту ему даю: «Давай!» — говорю...