Всё кончилось в девяносто первом году.
Я работал тогда в Никольской больнице. Двухэтажное здание, старые корпуса деревянные. Больница сельская. Её помещик достроил как раз в тысяча девятьсот семнадцатом году. Кстати сказать, операционная там была большая, шикарная. Стоял старинный зингеровский стол. Фабрика «Зингер». Девятнадцатого века выпуска. Но и в старом состоянии очень хорошо работал. Он и сейчас, кстати сказать, там стоит…
Так вот, был как раз август тысяча девятьсот девяносто первого года.
С вечера ещё, когда заступил на дежурство, девчонки мне говорят: чего-то творилось днём непонятное. (А у нас рядом военный аэродром.) Говорят: каждые две-три минуты на аэродром садится грузовой ил-семьдесят шестой. Две-три минуты проходят — ещё садится…
Но мне было не до того: у меня девочку привезли, очень тяжёлая была травма… и, в общем, эта девочка оказалась нежизнеспособна. То есть произошёл летальный исход. Мы её закрыли простынкой, и вот так у неё рука свисла. Я подхожу — и вдруг она пальцем мне: раз… раз… манит.
Как бы: «Иди сюда».
Думаю: «Ну ничего себе!..» И все тоже, естественно, испугались.
А это, оказывается, бывают уже такие посмертные сокращения, когда отдельно сгибаются на руках пальцы. Гиперактивность отдельных нервных клеток в умирающем организме…
И вот этой же ночью мы просыпаемся от сильного гула: чувствуется, что много-много техники идёт, и много света.
Вышли мы… а больничка стояла как раз на дороге, там есть такая деревня Шарапово, и в сторону туда военный аэродром. И по этой дороге — танки, танки… Бэтээры, бэтээры… Всё дрожит. Свет яркий — ночью…
Я говорю (мы вышли с заведующим нашим) — я говорю ему: «Лёнь, что это? Война?»
Он: «Не знаю…»
И прямо с тех пор и поехало. Революции, путчи, расстрел Белого дома, беспредел весь бандитский… Ну такой беспредел — просто!.. Практически каждый день привозили — кого подре́зали, кого расстреляли: из ружья, из гладкоствольного оружия очень много было ранений… Наркоманов везли: дежуришь — привозят, ещё привозят… Очень много везли поездной травмы…
Тех, кто попал под поезд?
Ну да. С Минского везли шоссе, с Можайского: очень много было аварий. Ранения…
У нас совмещал один врач, реаниматолог-анестезиолог. Однажды у него было двадцать две операции за ночь. На двадцать третьей операции ему стало плохо…
Двадцать две операции — за одну ночь?!
Только за одну ночь, да. Аппендицит, ущемлённая грыжа, желудочное кровотечение, ножевые ранения, разрыв селезёнки, разрыв печени, в сердце ранение было…
А есть какая-нибудь, я не знаю, техника безопасности? Ограничения?
Ну а как, какие ограничения, если везут этих больных?
Я помню, тоже всю ночь оперировал-оперировал — и утром надо было сдавать дежурство.
Вхожу, сидит профессор — и надо ему докладывать: поступил такой-то больной с таким-то диагнозом, сделано то-то и то-то… И так про каждого больного. И на вопросы, которые профессор задаёт — надо на все эти вопросы ответить.
Помню, зашёл в эту залу, у меня во-от такие две пачки историй… Сидит профессор — а у меня просто сил нету. Я хлоп эти пачки перед ним, говорю: «Вот здесь поступившие, а это вот наблюдающиеся… всё!»
Все посмотрели на меня… «Ну ладно, идите…»
Да лихое было время, что говорить…
Помню случай, из Кирова приехали работяги продавать лес. Поселились в гостинице, на территории… там у нас есть такой Старый Городок.
Продали этот лес, и с деньгами вырученными должны были на следующий день уезжать. И, видно, кто-то навёл на них.
А жили на первом этаже. Ночью человек пять или шесть туда залезли, в масках, с оружием, стали их грабить.
А мужики оказались здоровые. Маски эти все с них посрывали, — ну и у них у самих тоже там оказалось: у кого ружьё, у кого ещё что-то…
Короче говоря, всех скорая привезла — и грабителей, и пострадавших. Тринадцать или пятнадцать человек в общей сложности.
Вот это было шоу! Сидят все вместе в перевязочной — и милиция тут, и мы в присутствии милиции оказываем помощь… Вот это надо было снимать!
«Вот этот! — один кричит, показывает на другого. — Вот этот в меня стрелял!»
Тот: «Да ла-адно…»
«Что ладно тебе?! Что ладно?»
«Да ладно, сиди…»
«Ты, — говорит, — сам сейчас у меня посидишь!»
(А здоровые мужики-то — и те, и эти.)
«Ты сейчас, — говорит, — посидишь у меня! Я тебе… подожди, меня перевяжут, мы сейчас с тобой выясним…»