Заалевшая Грунюшка кивнула и спросила еле слышно:
– А детки-то, дедушка… Понесу ли?
Вежда засмеялся, любуясь девушкой, и ответил:
– Непременно, милая. Не бойся, теперь всё правильно будет!
Груня ахнула и… повисла на шее Вежды.
– Ну, будет, будет… – ласково улыбнулся старик, по-отцовски бережно поглаживая девушку по спине.
Мзду за лечение Вежда ни с кого не брал. Разве приносил кто-нибудь туес лесных или огородных ягод – тут он не позволял себе обижать благодарившего, принимал.
Илья уже по мере сил помогал родителям по хозяйству и как-то раз, приводя в порядок конскую сбрую к страде, сидел на заднем дворе. Вежда тем временем колол дрова поблизости. Колол лихо, не по-стариковски, сняв свою рубаху и показывая крепкий торс и жилистые, цепкие руки. Работали молча, пока Илья не решился заговорить.
– Слышь, Вежда, – начал он нерешительно, потому что вопрос этот мучил его давно. – Ты ведь уйдёшь, верно?
– Что, надоел? – по обыкновению шутейно ответствовал старик, устанавливая на колоду очередную чурку.
– Да ну тебя, – сердито буркнул Илья, прошивая толстой иглой ремень упряжи. – Шутки всё шутишь… Так пойдёшь или что?
– Пойду, – коротко отвечал Вежда, раскалывая колуном чурку. Илья вскинулся:
– Да куда ты пойдёшь-то, на зиму глядя?!
– Да как раньше ходил, так и пойду.
Илья плюнул и, набычившись, умолк, скрипя кожаными ремнями. Вежда рассёк очередную чурку и, подбирая поленья, весело спросил:
– Ты лучше сам скажи, что делать надумал.
Илья нехотя поднял голову от своей упряжи:
– А что мне думать? Работы, поди, хватает.
– Ладно, не прикидывайся. Всё по тебе видать.
– Правда?
Вежда кивнул, воткнул колун в колоду и присел рядом. С минуту Илья молчал, а потом сказал:
– К князю в дружину пойду.
– К здешнему?
– Нет. В Киев пойду.
Вежда рассмеялся:
– Много там таких. Коли повезёт, может, со своими статями на пристань непровскую возьмут – бочки по сходням катать да кули в трюмы складывать.
– Брось, Вежда! Я теперь не калека.
– А ты думал, что на пристани только калеки, пусть и вчерашние, работают? – хитро прищурился Вежда. Илья сморщился, как от зубной хворобы:
– Перестань! Я, может, мечом владею.
– Может? – вскинул седые брови Вежда. – Это тем, которым в первый день слепню грозил?
– А что, плох меч, скажешь? Как-никак норманнский, в бою бывавший. – Сказав это, Илья бросил работу и убежал в сарай. Скоро он вернулся, держа в руках меч Сневара Длинного.
– Ну-ка, – принимая оружие, с интересом произнёс Вежда.
Он вытащил клинок из ножен, посмотрел на свет, повертел в руках.
– Ага… А ну, покажи своё искусство, воин, – и он вернул оружие Илье, протянув рукоятью вперёд, как делают либо полные неумехи в воинских делах, либо настоящие бойцы, показывая своё доверие тому, кому меч вручают. Илья принял меч, решительно вышел на середину двора и принял боевую стойку. Вежда внимательно смотрел, не особо пряча в глазах насмешку. Заметив это, Илья разозлился и принялся кружиться по двору, умело поражая невидимого супостата. Он был невидим Вежде, но Илья различал его очень хорошо – это был тот степной разбойник, что увёл за собой на аркане его Оляну… Илья яростно рубил его на куски, с удовольствием замечая, что за время, проведенное на лавке умение, полученное от старого викинга, не слишком убавилось. Он воспламенялся всё больше, он уже видел, как сам киевский князь привечает его и…
И тут его окатил с ног до головы хохот Вежды. Илья машинально закончил движение и замер, уставившись на старика.
Вежда хохотал как сумасшедший. Илья никогда не видел за полтора месяца, что старик жил у них, чтобы он так смеялся, хоть и без того был смешливым человеком. Илья не знал, что делать и что думать: ему казалось, что Вежда увидел что-то весёлое, пока он показывал своё искусство. Может, Васька где затаился да отчебучил что-нибудь уморительное? Илья оглядел подворье, но пса нигде не было видно.
– Ты чего, Вежда? – совсем растерянно спросил Илья. Старик, вытирая мокрые глаза, просипел нечто неразличимое.
– Чего? – всё ещё не понимал Илья.
Вежда кое-как отдышался и, наконец, сказал:
– Вот насмешил так насмешил… Благодарствуй. Ничего более нелепого я давно не видал.
Илья наливался яростью. Он был вне себя. Над ним смеялись, будто он прилюдно наложил в штаны! Давно его никто так не оскорблял.