– Так что же ты эту руку-то кусаешь? Сам же сук под собой рубишь, Володимер!
– Не шуми, дядька! Дай срок! Должен я силу свою явить, а нет – так меня и ветер повалит. Византия мною хочет крутить, как им вздумается, а норманнские конунги, что под моими сыновьями воеводят, только и ждут, когда я покачнусь, чтоб навалиться да сломать. И сейчас отступить? Из эллинских лап да в этакие объятия?! Нетути! Слабо́ им будет меня заграбастать! Не дамся! – князь сгрёб со стола кубок и швырнул в угол, под образа. – Не вашим и не нашим не будет. По-своему сделаю. И дружина за меня станет…
Он вылез из-за стола, схватил Добрыню за руки, вынуждая подняться и его, и с жаром сказал:
– Только и ты от меня, кормилец, не отступайся! Слышишь? Ты за меня стой, так и я тебя не забуду!
Добрыня улыбнулся в бороду:
– Ну, Володимер… Когда же это я от тебя отступался-то? Не думай обо мне худого. Зря, что ли, в Новгороде вместе сиживали?
Князь обнял Добрыню, оглушительно и горячо зашептал:
– Спаси бог, Добрыня! Мне по-иному никак нельзя. Кто я для них? – он кивнул куда-то головой, поминая братьев. – Сын ключницы! Нет, нельзя мне слабину показывать. И не подбить им будет подо мной стол киевский! Как сел, так и править стану. И киевлян окрещу! Не будут они одним богам с норманнами кланяться. Вместе со мной Спасителя славить станут! Что ныне норманны супротив Византии? Мох супротив топора! – князь снова вскочил, бросился к образам, тускло освещённым лампадкой, упал на колени: – Господи Иисусе Христе, сыне божий! Не дай в обиду, оборони от ворогов! Храмов тебе поставлю, всюду славить стану – только смилуйся, яви подмогу свою!
Добрыня поднялся со скамьи и вышел из шатра, стараясь не шуметь.
А князь Владимир продолжал молиться, разгорячённый вином и разговором с дядькой, и уже мешал имя Спасителя с извечными богами славян и варягов, и не видел этого смешения, а и заметил бы, так не придал бы значения: так нужно ему было сейчас достучаться хотя бы до кого-нибудь из них. Так он хотел быть услышанным, что сама эта крамольная мысль о смешении языческих богов и Единого Творца была для него сейчас не страшней крапивного зуда. Так он и бил поклоны перед образом Спаса Нерукотворного и странным образом этот всепонимающий лик равно подходил всем известным ему богам – от сурового Радегаста, до весёлого Купалы, и от прекрасной Сьвы, до пресвятой Богородицы. И не гасла маленькая лампадка от такого богохульства, потому как, видно, и не было этого самого богохульства вовсе.
Среди сыновей Святослава он не был младшим, но самым презираемым – был. Потому что матушка его, Малушь, не то что женой – даже наложницей батюшке Святославу не приходилась, а была всего лишь рабыней – ключницей бабки Ольги. Нелегко приходилось молодому княжичу: не желали с ним считаться братья, дразнили и вечно норовили обидеть. Только бабка Ольга и привечала его, и всё твердила:
– Не слушай их, язычников! Вера у них на еловом мху заварена, липовой смолой склеена – неверная она! Вся правда в Боге Едином, праведном, и в сыне его Христе.
Владимир рос, слушал бабку, огрызался на братьев и разумел, что надеяться, кроме себя, ему не на кого, даже на отца Святослава Игоревича – надёжу и опору Киева, который на пару с конунгом Свенельдом сотрясал северные пределы Византии и вызвал ещё не испуг, но интерес у надменных эллинов.
Стоять за себя приходилось Владимиру одному, своей головой (а в детстве случалось и кулаками). И когда никто из братьев в далёкий да зябкий Новгород сесть не захотел, вызвался он. Святослав думал недолго и отпустил сына в свободолюбивый Новгород, доверив догляд за ним двоюродному брату Добрыне. Добрыня-то и стал ему самым верным помощником.
Когда батюшка Святослав возвращался после славного похода на Византию, то некстати застрял у непровских порогов и был убит печенегами, а его череп послужил чашей их поганому князю Куре. В Киеве укрепился братец Ярополк, словно только того и ждал. Вернувшийся из того похода живым сподвижник Святослава конунг Свенельд стал воеводой киевским. Когда Ярополк сцепился с братом Олегом, княжившем в Овруче, Владимир, опасаясь за свою жизнь, оставил Новгород и укрылся у норманнов. С помощью щедрых посулов и уговоров собрав из них грозную дружину, Владимир вернулся домой, свалив сперва Свенельда, севшего править вместо убитого Олега, а потом и Ярополка. Пытаясь откупиться от наёмного воинства, вознёсшего его на стол киевский, Владимир почти разорил казну и разослал норманнских князей воеводами во все города, где сидели его сыновья. Это было опасно, ведь именно норманнский воевода Свенельд науськивал покойного брата Ярополка против Олега: об этом хорошо помнил Владимир и знал, что рано или поздно ему придётся туго. Попытавшись укрепить тылы среди варяжских соседей, Владимир решил породниться со знатным конунгом Рогволдом, женившись на его дочери, но получил звонкую оплеуху: девка припомнила его матушку-ключницу, сказав, что не желает выходить за сына рабыни.