Владимир умел держать крутые удары; время шло, он креп среди дружины и люда киевского и как-то решил креститься, помня слова бабки Ольги, что и сделал, будучи в Корсуни с посольством. Желая ещё более укрепиться, заручившись поддержкой Византийской империи, Владимир затеял сватовство к сестре Царьградского императора Василия. Однако Василий с посольством намекнул, что хоть Владимир и христианин, но живёт всё ещё не по принятой вере, то бишь многоженцем, а у православного христианина может быть только одна жена, и посему сестру Анну он за него дать не может. Ко всем головоломкам прибавилась Владимиру ещё одна: давая развод прежним своим пяти жёнам (и многочисленным наложницам), он этим будто бы признавал всех своих сыновей – его надёжу и опору – незаконными и лишёнными права престолонаследия. Это было на руку Василию, мечтавшему не только бросить зёрна христианства на золотые славянские земли, но и наложить на них свою длань. Владимир же поступить так с сыновьями не хотел, да и не мог: это значило для него скорую погибель. Нависло время тишины, которая вот-вот сулила нарушиться громовыми раскатами – хоть со стороны норманнских наёмников, стоявших воеводами у его сыновей и желающих бо́льшего, хоть со стороны дружины и люда киевского, где оскудевшая казна грозила бедами не меньшими.
И вот тогда князь киевский Владимир, оставив стольный свой град на младшего сына, решил сам нанести первый удар, взяв штурмом крымский град Корсунь, а взяв, начать новые переговоры с Византией, хорошо помня, что ещё его предок Олег грозил как-то империи, погромыхивая в кулаке ключами от Царьграда.
Когда князь очнулся, то понял, что лежит на постели. «Мухло позаботился», – догадался князь. В шатре пахло каким-то варевом, у очага слышалась возня. Князь открыл глаза, оторвался от изголовья, почувствовал дурноту и снова припал к подушке.
Над очагом суетился Мухло, рядом сидел в походном кресле самого князя ещё молодой муж со спокойным и невозмутимым лицом, одетый в простую монашескую чёрную хламиду и клобук того же цвета. То был Зосима, и он негромко направлял раба:
– Выше держи. Так.
– Всё равно убегает, – подал голос Мухло.
– Тогда снимай. Лей сюда.
Борясь с головокружением и дурнотой, князь сел в постели. Во рту было сухо, погано – будто он жевал мышиное дерьмо – и нестерпимо хотелось пить. Но перед этим следовало опорожниться.
– Мухло, подай поганый горшок, – сказал он хриплым голосом. Зосима отобрал у Мухла плошку, в которой тот помешивал ложкой, и раб метнулся в сторону, порылся где-то снизу и поднёс господину требуемое. Пока князь журчал, Зосима по обыкновению невозмутимо и негромко сказал:
– Не следует так много пить вина, князь. Это тебе вредит.
– Не больше, чем остальным, Зосима. Как ты здесь очутился? – спросил князь, ожидая, пока Мухло, понёсший горшок прочь, не вернётся, чтобы помочь одеться.
– Негоже мне было сидеть в Киеве, когда ты здесь застрял. Гонец принёс весть, что осада затянулась, и я решил ехать сюда. Нужно было взять меня сразу. Я хорошо знаю Корсунь.
– Я тоже знаю Корсунь, Зосима. Я здесь крестился и без счёта был с посольством. Лучше скажи, как подобраться к тайным колодцам, из коих горожане берут теперь воду. И можно ли вообще к ним подступиться… Я ведь в письме с гонцом о том тебя спрашивал.
Зосима покачал головой, помешивая ложкой в отобранной у Мухла плошке:
– Вот о том не ведаю, князь. Мне никогда не говорили об этом.
– Полно врать, Зосима. Ты ведь эллин. Это город твоего народа, и ты хорошо знаешь и здешнего князя, и епископа.
– Я знаком с ними, но о колодцах ничего не знаю.
– Клянись крестом, – велел князь, протягивая Зосиме большой крест, обычно лежащий у Владимира в изголовье. Зосима отставил плошку, встал с кресла, перекрестился и приложился к распятию. Князь вздохнул и положил крест на место. Вернулся Мухло, и Владимир принялся умываться.
– И на что же ты сюда приехал, коли не знаешь про колодцы? – невесело усмехаясь, сказал князь, омывая лицо.
– Мой долг быть рядом с теми, кто терпит испытание в вере, – тщательно подбирая слова, сказал Зосима и, подождав, когда князь утрётся после омовения, поднёс ему плошку.
– Что сие? – устало спросил князь.
– Испей, тебе станет легче.