…Добрыня стоял перед князем, тяжело сжимая ладонью крыж меча, висящего в ножнах на перевязи, и, по обыкновению, докладывал положение дел:
– Нынче ночью обошлось без стычек с хазарами. В крепости тоже сидят тихо – ни стрел шальных, ни лазутчиков.
– Добро, дядька, – князь, воспрянувший духом после отвара Зосимы, выглядел бодрым. – Зосима к нам пожаловал, слыхал?
– Как не слыхать, – насупился Добрыня. – И в Киеве ему не сидится… Доглядывает он за тобой, нешто не чуешь?
Владимир засмеялся:
– Полно, кормилец. Не сделает он мне худого.
– Да почём ты знаешь?! – засопел Добрыня, на что князь обнял его за плечо:
– Сердце вещует. Нужен я ему. А он мне. Всё по чести. Так что не гуди. Наше дело нынче крепость взять… – Владимир вздохнул и посуровел. – Ладно, ступай. Я один побуду.
– Слушаю, князь, – поклонился Добрыня и вышел из шатра.
История вторая:
Илья Муромец и железное чудище
Событиями, происходящими в миру, умный человек старается руководить, дурак в этих событиях непременно участвует, а мудрец взирает на всё это со стороны, никогда не вмешиваясь. Я забавлялся тем, что за всю свою жизнь поступал и как умный, и как дурак, и как мудрец. Но всегда отличался от первых двух тем, что помнил о существовании третьего, самого верного пути.
Хазар было в два раза больше преследователей и до них было никак не меньше дюжины перелётов стрелы. «Не догнать!» – подумал Илья и наподдал чужого коня по бокам. Конь фыркнул, но ходу прибавил. Илья пошарил глазами по скачущим соратникам, нашёл и успокоился: коняга Ильи Туча нёсся под сотником Жданом, учинившим эту погоню. На коней прыгали без разбору, стремясь догнать поганых, сунувшихся поутру к южному краю становища.
Одесную[13] сверкало море, по другую сторону высилась невысокая, но обширная гора, поросшая жухлой травой: её и огибали уже хазары, рвавшиеся дальше в степь.
– Наддай, славяне! – крикнул Ждан сквозь конский топот, однако надежда на отмщение таяла, как утренняя дымка. И тут со стороны моря, где-то в небе над ним, раздался оглушительный хлопо́к, заставив многих лошадей в испуге сорваться с галопа на рысь, и вслед за этим все увидели, как неведомо откуда, будто прямо из воздуха, вырвалось нечто огненное и быстрое, как молния Перуна. И эта молния, оставляя после себя стремительное шипение, прочертила небо перед всадниками и вонзилась в склон горы близко с головой стаи удирающих поганых. Снова хлопнуло, но в этот раз сильнее прежнего, блеснула вспышка, и вслед за тем Илья увидел, как нескольких хазар раскидало по склону, словно щепы, разбрасываемые вонзающимся в полено колуном. И тут все увидели, как со стороны моря, прямо из ниоткуда, вывалилась непонятная угловатая туша, походившая на огромную сверкающую птицу. Туша почти так же стремительно, как предшествующая ей стрела, прошла над спокойным морем, ослепив всадников блестящим, как лёд, боком, перемахнула полоску гладкого прибрежного песка, устремляясь всё туда же – к склону холма. Эта птица, растопырившая неподвижные крыла, надсадно ревела низким оглушительным гласом, и все почувствовали, как она была горяча и тяжела. Всё это длилось кратко, словно промежуток между вспышкой молнии во время грозы и ударом грома, но Илье удалось рассмотреть всё это необычное действо и даже услышать, как кто-то из всадников по соседству помянул Перуна. А потом ревущее чудовище достигло склона холма и ткнулось в самую гущу хазар. Раздался страшный удар, и теперь уже по-настоящему яркая зловещая вспышка рассекла бледность склона, разбрызгивая в стороны алчущие языки. Но и это было ещё не всё: в миг, когда летучее чудище столкнулось с горой, что-то непонятное и тёмное отделилось от него, возносясь в небо и опережая сполохи пламени.
Только теперь погоня окончательно задохнулась – все в забытьи следили за агонией чудовища и тем, что от него отделилось. А осколок этот, похожий на колоду, описал в небе плавную дугу и стал снижаться, всё ускоряясь. Какого он размера, сказать было трудно. На полпути к земле из него ещё что-то выскочило, будто стремительное облачко, раздалось в стороны, превратившись в бело-красное полушарие. Миг – и колода полетела к земле быстрей, а в небе осталось висеть лишь нечто, похожее…