Стоя у окна, я выпил остаток «Восемьдесят четвертого»; я смотрел на Ибрагима и не мог думать о нем иначе, как о дереве, растущем в долине, где не бывает ветров. Он стоял неподвижно, втянув голову в плечи и как всегда повернувшись лицом к стене, на которой ничего не было; а я знал, что не засну до рассвета, если он будет там так стоять; и я уже сильно закосел. Я взял все свои деньги, спустился вниз и под дождем подошел к нему.
- Ибрагим, - сказал я. - Это я, который по собакам… У меня тут двести фунтов. Возьми их, только уйди отсюда.
Он не ответил и не шелохнулся, даже когда я положил руку ему на плечо.
- Ибрагим, - сказал я. - Это все, что у меня есть. Я получил эти деньги за то, что угробил на дороге одного малого, который не захотел ко мне повернуться. А до того мне платили женщины. А еще раньше у меня была одна такая, которая ходила в город, а потом выпрыгнула из окна. Но это все те же самые двести фунтов, Ибрагим. Больше у меня, правда, ничего нет. Возьми их, только повернись.
Я смотрел на его маленькую черную голову с курчавыми волосами, которые казались жесткими даже сейчас, хотя он стоял под дождем уже не первый час. Я не был уверен, что это так, протянул руку и прикоснулся к ним, волосы были мокрые, но жесткие и курчавые, как всегда и как на солнце. Не поворачиваясь и даже не дрогнув, он сказал тихо:
- Go away.
И я под дождем вернулся в гостиницу.
В четыре мы начали, как обычно, работать на фирму Гильдерстерна; вытащили из угла ковер и расстелили на полу. Двое, которые работали до четырех и которых мы сменили, выглядели вконец измочаленными.
- По мне, лучше работать восемь часов на стройке, чем топтать эти ковры, - сказал один.
- И я так считаю, - сказал другой.
- Чего ж вы не идете на стройку? - спросил Роберт. Он сидел на стуле и снимал свои полуботинки: мы теперь надевали на работу башмаки, какие носят рабочие на строительстве дорог. Такие башмаки стоили восемь фунтов, и Гильдерстерн подобрал всю нашу четверку с сорок третьим размером ноги. Я тоже сидел на стуле и шнуровал башмак.
- Да мы ничего не умеем, - сказал один из тех, что уходили.
- А что вы делали раньше? - спросил я.
- Служили в органах.
- Госбезопасности?
- Естественно.
- Людей пытали, да?
- Делали, что нам приказывали, - сказал один из них и обратился к другому:- Верно, товарищ полковник?
- Ты уж больно был старательный, - сказал полковник своему товарищу. - Зря придумал эту дурацкую затею с утюгом.
- А что он делал? - спросил я. - Гладил заключенным манишки?
- Нет. Сам лично изобрел, как приводить их в чувство, когда они теряли сознание. Метод простой, но не ахти.
- Не горюйте, - сказал Роберт. - Вы еще пригодитесь. Такие, как вы, нужны везде.
- Дай-то бог, - сказал полковник; второй был всего-навсего капитаном. Они попрощались и ушли, а мы пустились в путь: от края ковра к середине и там поворачивались друг к другу спиной. Такое только художник мог придумать, и я сказал Роберту:
- Когда я был в Париже, встретился мне как-то Качановский, и пошли мы выпить кальвадоса, а он уже был хорош. Отправились в «Богему», но не в ту, что на рю Одесса, а в ту, которая на рю Одеон. Витек заказал сразу четырнадцать двойных кальва; мы выстроили по семь рюмок в ряд, уселись на противоположных концах стола, и Витек сказал: «Встретимся посередке и отключимся». Так оно и вышло, а на следующий день хозяин «Богемы» сказал мне, что Франция не видела ничего подобного со времен Неистового Роланда.
- Не говори: Неистовый Роланд. Говорить надо: Орландо Фуриозо.
- Какая разница? Один черт…
- А вот и нет. Невесте своей в Эйлате тоже можешь рассказать эту историю, но чтоб непременно был Орландо Фуриозо. Вроде мелочь, но на бабу должно произвести впечатление. Ты - юноша с классическим образованием, и только злая судьба загнала тебя в такое страшное место, как Эйлат.
- Эйлат одно из прекраснейших мест на свете. А что я там, кстати, делаю?
- Устраиваешься на работу на рудник. А поскольку родился в Европе, года через два превратишься в полную развалину. Потеряешь волосы и зубы и разжиреешь. И изо рта у тебя будет разить, как у всех, кто без конца дует пиво. А ты вынужден его пить, чтобы выдержать тамошний климат.
- Не согласен, - сказал я, и мне припомнилось худое лицо вице-президента Алфавита. - Ни слова о запахе изо рта.