Когда мизерная зарплата является единственным средством достижения сокровенной мечты, то эта мечта в зримом виде - предмет особой гордости и заботы. Выношенное в мечтах золотое кольцо Людмилы самым подлым образом превратилось в новенькую желтую надувную лодку с надувными же сидениями и голубенькими веслами. Раскачиваясь и задумчиво глядя на лес на сопке, Виктор впервые накачивает ее ножным насосом. Людмила смирилась - иногда побрякушку надо покупать и мужу. Обидно только, что уже после решения не в пользу кольца было столько слов, что лодка нужна именно ей, а не ему.
Саша, в свою очередь, достает свое сокровище - не распакованный, прямо из магазина дорогой спиннинг с какой-то патентованной катушкой. На такой акватории от подобного сооружения толку не больше, чем от противотанкового оружия в стычке с уличным хулиганом, но деньги плачены, по меркам их семьи, огромные. Почти как импортные сапожки Жанне. Скорее - окупить рыбой.
В сущности, на пляже мы видим четверых детей со щенком - таковы милые законы долгожданного летнего отдыха на природе. Щенок отчаялся обратить на него внимание богатого Виктора - такова участь всех наивных предателей. Поняв, что ее преданность не будет оценена, Фрези больше не охраняет вкусно пахнущий рюкзак. Опустив до земли хвост и голову, она понуро идет в преданную было хозяйскую палатку, неуклюже крутится в тесноте и с тяжким человечьим вздохом ложится, установив пудовую голову на мощных вытянутых лапах и поводя белками своих выпуклых негритянских глаз. Теперь она с надеждой смотрит только на хозяина, размахивающего новеньким блестящим удилищем на фоне отплывающей лодки. И тут происходит невероятное. Ни один фокусник в мире на такое не способен ни при какой тренировке. Сорвавшись с фирменного удилища, крючок летит не в сторону моря, а прямо в судорожно втянутую ноздрю и без того безмерно расстроенной Фрези. От боли и ужаса она издает щенячий визг, от которого Виктор и Люда немедленно поворачивают назад. Терпеливо сопя и подвизгивая, догиня позволяет хирургу извлечь впившегося врага, оскорблено чихая от зеленки. Потерев нос лапами, она понимает, что это только усиливает боль, и совсем уже отрешенно забивается в самый угол душной палатки.
Вечер на этой широте и долготе ни с чем нельзя сравнить. Море вспыхивает тысячами голубоватых искр при малейшем шевелении рукой воды. Человек, плывущий в ночной воде, начинает искриться и светиться. В воздухе, в свою очередь, летают светлячки с фосфорицирующими прозрачными телами. Пахнет цветами, лесной прелью, солью морских водорослей, грибами и свежестью дальнего прибоя, который ворчит где-то по ту сторону мыса, глух перекатывая камни. Все блаженствуют у костра в тихой прохладе под южными яркими звездами. Шашлык больше не интересует Фрези. Набросившись с голодухи сначала на рыбьи потроха, потому на рыбу в любом виде, она поводит своими острыми ушами, изредка по лошадиному пофыркивая в темноте.
Сытые и сгоревшие на первом солнце, все четверо сидят, кутаясь в одеяла, но не одеваясь из принципа. Костер потрескивает и окутывает людей душистым дымом при порывах ветра. "Хорошо-то как, ребята, а!.." - повторяет Виктор, единственный сегодняшний реальный добытчик. Саша, не считая собственной собаки, не поймал на свой спиннинг никого. Рита и то гордится несколькими грибами, найденными прямо у палаток.
"Так какими вы судьбами на Дальний Восток? - спрашивает Виктор, наливая из фляги уже что-то новое. - Люка говорила, что вы... ты там преуспевающий ученый, чуть ли не лауреат в своем Ленинграде." "Тут по птицам кто-то выстрелил, и раздался крик... - неожиданно сказала Рита. - Так говорит мама." "Антисемитизм? - с доверительной готовностью спросил Виктор. - Тогда может быть на все плюнуть и в... свою страну? Почему вы все-таки на другом Востоке оказались?" "Если бы антисемитизм... Я бы понял. Я, как это ни странно, сам скорее юдофоб, чем юдофил. От слова "фобия" - боязнь. Я достаточно насмотрелся на разных особо наглых людей. И среди них было немало евреев. А Восток... тем более "наш" Ближний Восток, от меня пока более, чем далек. Я бы просто сгорел от стыда и раздражения, если бы поселился среди тех, кто считает себя настоящими евреями. Мне случилось как-то с ними столкнуться на конфединцеальных тасовках. Достаточно фальшивая и экзальтированная публика. Я предпочитаю традиционный советский интернационализм. В конце концов, евреям никогда в новейшей истории не давалось столько прав, как "комиссарам в пыльных шлемах" времен Гражданской войны. Их соплеменники в белой армии были не более, чем едва терпимыми жидками, а не вершителями судьбы своей родины." "Те из этих героев, - вдруг тихо сказала Люда, - кто тогда же расстался с интернационализмом в пользу сионизма и воевал за свободу евреев жить в Палестине, ничуть не меньше уважали себя и не без основания." "Ты-то откуда знаешь? - поразился Виктор. - Знаете, Саша, у Люды в Киеве есть дед. Старый большевик, еврей, кавалер какого-то ордена, полученного от главнокомандующего самой большой армии тех лет, пятимиллионной Красной Армии - Льва Давидовича Троцкого, между прочим..." "Так ваш дедушка..." "Между нами говоря, он сейчас сионист, посещает примерно такие же тусовки, о которых говорите вы, но выносит оттуда иные впечатления, Саша." "Так что же произошло в Ленинграде?" " Рутина, в общем-то. Начальство боялось за свою шкуру и не пропустило мой доклад на международной конференции в Москве. А я в наглую послал тезисы от своего имени. На их базе мой коллега сделал там доклад от своего и его института имени. А тема идет только у нас. И все это знают... - Саша задохнулся и с трудом прокашлялся. Рита, как по-видимому это делала Жанна, положила ему ладошку на дрожащие на коленях руки. - Тогда мне предложили подписать, как руководителю темы, что доклад был по моей инициативе. А тему как раз за неделю до событий засекретили... Короче говоря, я едва избежал суда и тюрьмы, но вылетел из института без права заниматься своей темой где бы то ни было, так как лишился соответствующей формы секретности. Преподаю, подрабатываю учителем математики в школе. Вот собаку завел для снятия стресса. А самое гнусное, что все вроде бы, в глаза, сочувствуют, а сами тайно все, что от них требовали, против меня подписали..." "У меня примерно то же, - заторопился Виктор. - Мою авторскую операцию доверили делать только моей зав кафедрой, как жене ректора. А мне велят вести рутинных больных и..."
***
Все это было...
Они на самом деле провели неделю на острове, названном в честь русского немца на царской службе, открывшего некогда этом архипелаг для России. Своеобразие дальневосточных субтропиков, круглосуточный рокот прибоя со стороны открытого моря, знойное небо, бесконечные беседы у костра. Все это было до того дня, когда Люда, как-то тревожно взглянув на ласковую синь Японского моря, вдруг заявила, что ей надоело питаться только рыбой, видеть только трех человек, спать в палатке, готовить у костра. Тем более, что завтрашним полуденным катером должна была приехать Жанна, с которой Люде почему-то не хотелось видеться...
Утром они собрались с Виктором на обычную утреннюю рыбалку. Люда всегда сидела на надувной подушечке напротив мужа за веслами. Море было удивительно гладким, каким-то фальшиво плоским. В воде отражалась даже белая кепочка Люды, которую она всегда надвигала на глаза. И утес мыса отражался в воде во всей своей красной с зеленью неестественностью. Штиль располагал к дремоте. Люда опустила кисть в теплую прозрачную изумрудную воду и тихонько посапывала, пока Виктор, тоже в сладкой неге, со сна подергивал леску. Очнувшись в очередной раз от дремы, он увидел дымок костра, фигурки друзей на берегу, собаку, гоняющую коров. Последний живой взгляд на живых людей... Он больше не мог держать глаза открытыми в этом мареве и тихом плеске воды под тонким резиновым днищем, надеясь, что его разбудит подергивание крючка при неизбежном клеве...